В маленькой опрятной двухкомнатной квартире Новиковой меня поразило обилие живой зелени. На подоконниках, на тумбочках, на столах, на полу, на полочках, всюду – разнокалиберные горшочки, баночки, ведёрки с цветущими и вечнозелёными цветами.

– Видели бы вы наш приусадебный участок, – на моё удивление и изумление, присев на стул, тяжко вздыхает Валентина Леонидовна.

Драматическо-трагические воспоминания:

«...В третьем году умер муж. В четвёртом году дом на Песчаной улице, в котором мы жили, два раза горел. Пожары не были случайными, оба раза дом специально поджигали – зачищали место для более «значимых и важных» персон и персоналий. Из шести домов на улице наш дом сгорел последним. Если после первого пожара уцелело две трети дома, то после, случившегося всего через неделю, второго – остались лишь пепел и головешки. Библиотека в более чем из трёх тысяч томов, фильмотека, фонотека – всё погибло в огне. Сами еле спаслись. Расследование? Может, и было... на бумаге. Конечно, никого не нашли.

За помощью обратилась к тогдашнему мэру Тулы Могильникову. Отреагировал «мгновенно», выделив, подумать только, «погорельских» тысячу рублей и комнату в аварийном полуразрушенном двухэтажном с дырявой крышей доме, в коммуналке со смежными комнатами, в которых жили полубомжовые мужчины (интеллигентность учителя литературы и истории с пятидесятилетним стажем не позволяет называть вещи своими именами – не «полубомжовые мужчины», а – мужланы, вечно пьяное быдло и далее по тексту: примеч. авт.).

Пепелище и эту, так называемую, квартиру и интервью со мной сняли и показали по телевидению. Из администрации незамедлительно последовали недвусмысленные угрозы в мой адрес. Дескать, зачем искажать факты и обвинять сэра Могильникова. Не оговорилась – не мэра, а неприкасаемого «сэра». Естественно, в кавычках «сэра». Лучше – «сера» от слова серость.

Свет не без добрых людей. Хотя и в общежитии, но в этой, сегодняшней, квартире жить можно и... нужно...».

– Честно говоря, и эта квартира являла собой место какого-то сюрреализма: оборванные грязные обои, закопчёные стены и потолок, выбитые стёкла в окнах, где только возможно – следы от меткого и не совсем меткого попадания остро-колющихся предметов, горы пустых бутылок и всяческого тряпья и рухляди. Но, большой плюс – крыша не текла. – На лице Новиковой заиграла добрая улыбка. – В первое же воскресенье пришли ребята. Вынесли более двадцати больших мешков мусора и хлама. Весь день трудились. На следующий выходной день пришли девушки из того же, моего одиннадцатого, класса. Всё промыли несколько раз, поклеили обои. Родители учеников помогли мебелью. Одним словом – свет не без добрых людей.

Воспоминания о детстве:

«...Село, где я родилась, по-своему, знаменито. В нашу школу из соседней деревни за пять километров ходил учиться ЧВС – Черномырдин Виктор Степанович. В ту пору просто – Витька Черномордин. В эвакуации из Москвы в нашем селе жил Владимир Высоцкий.

Будущие знаменитости – кто их тогда принимал всерьёз? – абсолютно не мешали местным «оренбургским товарищам» под жуткие завывания в ночное время становиться на задние лапы и заглядывать в наши окна. Хорошо, что мы свою козу держали дома. У соседей, забравшись в хлев, волки перерезали всех козлят, а козу, видимо, не осилив тяжести, с перегрызанным горлом бросили около дома.

В сорок втором, получив звание Героя Советского Союза, в село на своём самолёте в краткосрочный отпуск прилетел мой родной дядя Миша, брат отца.

При посадке, за что-то зацепившись, отлетела одна лопасть пропеллера. На каком-то заводе в Оренбурге за сутки смастерили новый пропеллер. Поломанными частями пропеллера мы всю зиму, настругав маленьких кусочков, растапливали русскую печку.

В селе и окрестных деревнях и хуторах дядю Мишу встречали, сравнивая со временем начала шестидесятых годов прошлого века, как космонавта. Митинги, обнимания-лобзания, фотографирования, застолья. Поехав на телеге, запряжённой норовистой лошадью, на хутор Пятибратский к моей бабушке и, естественно, – к своей матери, взял меня с собой. На одном из поворотов из набекренившейся телеги под громогласные песнопения я полусонная благополучно и свалилась в придорожный кювет. Первый вопрос, которым встретила бабушка приехавших, был о моей детской персоне. Крики, стенания, поиски – я же, упав в кювет, моментально уснула, и меня утром нашёл, ехавший мимо тракторист.

Вот – выписка из дяди Мишиного Наградного листа и Указ о награждении:

«…Командир звена 57-го штурмового авиационного полка (8-я бомбардировочная авиационная бригада, ВВС Краснознамённого Балтийского флота) старший лейтенант Михаил Клименко к концу 1941 года выполнил пятьдесят два успешных боевых задания. Вместе с группой он уничтожил и вывел из строя тридцать четыре вражеских танка, тридцать зенитных орудий, двенадцать бронемашин, сто четыре автомашины, много другой боевой техники.

На боевом счету славного лётчика-балтийца – лично потопленная подводная лодка противника…».

«Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1942 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистским захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм старшему лейтенанту Клименко Михаилу Гавриловичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 652)».

...Отгуляв отпуск, дядя Миша улетел.

...Я до сих пор боюсь стука в окно. До сих пор перед моими глазами: этот громкий стук в окно, мы, как по тревоге, выбегающие из дома, крики радости, рыдания и слёзы Дня Победы – 9 мая 1945 года. Что мне было – неполные восемь лет.

На следующий год наша семья переехала в Воронеж, куда отца после тяжёлого ранения перевели офицером-преподавателем в только что открывшееся Суворовское училище. Легко сказать – переехала: выехали в марте, аккурат, на школьные весенние каникулы, в шубах, валенках, тёплых платках и шалях. Воронеж нас встретил грудой битого стекла, битого кирпича, полчищами огромных крыс, лужами и первыми весенними цветами. Отец несколько раз приезжал на вокзал, который размещался в уцелевших подвальных помещениях, и, не обнаружив прибытия нашего поезда, уезжал обратно. Так, с опозданием он нас и встречал: поезд опоздал на несколько часов и он не успел прибыть к нашему приезду во-время. Кстати, я только в сорок шестом году, то есть в Воронеже, впервые увидела своего отца; осознанно, естественно, увидела.

Первый Новый год с отцом; неслыханной щедрости подарок детям сотрудников училища – столовая ложка винегрета и кусочек ржаного хлеба. До сих пор – моё любимое лакомство. Школьную ёлку украшали поделками из газеты и ваты. Из газет же делали тетради; находили страницы, где не упоминалось имени Сталина, вырезали нужного формата листы, прошивали их и на таких самодельных тетрадях писали между газетных строк.

С третьего класса никогда, никуда не опаздывала. Старалась, наоборот, прийти раньше на пятнадцать–двадцать минут. Пунктуальность выработалась после моего единичного опоздания на утреннюю школьную физическую зарядку. В то время в школах практиковались такие мероприятия, затем почему-то исчезнувшие в никуда. Так вот: все ученики – от первого до выпускного класса – стоят перед школой, преподаватель, бывший фронтовик, готовый дать команду выполнения первого упражнения, и моё появление. И меня – кнопку-третьеклассницу – перед всей школой, нет, конечно же, физрук не материл, а «сделал воспитательное внушение», оставшееся в памяти, повторю ещё раз, на всю жизнь.

В Воронеже училище часто посещали Будённый, Ворошилов, мать Зои Космодемьянской, мать Олега Кошевого – сколько же они рассказывали, ребята и я, в том числе, как губка впитывали их каждое слово. Не было тогда понятия о военно-патриотической работе, но она была, она велась без всяких разнарядок и протоколов, без отчётов в вышестоящие инстанции.

Или – такой случай: в знаменитом кинофильме «Молодая гвардия» одного гестаповца играл преподаватель немецкого языка училища. И, посмотрев этот фильм, суворовцы в том гестаповце узнали своего преподавателя, всерьёз имея намерения в ближайший вечер расправиться с «ненавистным, недобитым, внедрившимся в их училище гадом-фашистом».

Уцелевшие в кровавой мясорубке войны два брата из шестерых родных братьев и одного зятя (мужа моей тёти) служили в Подмосковье. Отец мечтал перевестись служить поближе к братьям. Так в 1954 году мы и оказались в Туле, где отец стал преподавателем в Тульском суворовском военном училище...».

– Из Воронежа поехала поступать в МГУ и, набрав девятнадцать баллов из двадцати, не нашла свою фамилию в списке поступивших. Одна «четвёрка» – и пришлось в Туле поступать в педагогический колледж.

– В колледж?

Валентина Леонидовна рассмеялась.

– Конечно же – в педагогическое училище, после окончания экстерном которого два года работала в Мышегской школе под Алексином, затем поступила в Тульский педагогический институт.

Воспоминания о Тульском суворовском:

«...В пятьдесят восьмом году было принято решение о создании пионерских отрядов и пионерских дружин в Суворовских училищах.

В этом же году умер отец, брат окончил четыре класса и его зачислили в училище.

В этом же году меня пригласил начальник училища и предложил организовать работу пионерской организации, говоря при этом:

– Ты всю сознательную жизнь провела не то что рядом, а непосредственно в стенах училища, знаешь не понаслышке все тонкости учёбы и быта воспитанников. И вообще, пацанам, многим сиротам или полусиротам, необходима женская – считай, материнская и сестринская – забота и ласка.

Начальник училища договаривается с руководством пединститута, и я прохожу обязательную практику на «профпригодность» вместо обычной школы в СВУ.

В СВУ поступают уже не «дети войны», а дети родителей, прошедших войну, победителей и свидетелей этих страшных лет.

В роте – семьдесят пять мальчиков, командир роты полковник П. М. Макаров, офицеры-воспитатели, сержанты, старшины-помощники и я, пионервожатая.

Оформляем пионерскую комнату, получаем белые рубашки, вручаем пионерские галстуки, значки (галстуки и рубашки – только на пионерских сборах), выбираем председателя дружины, отрядов (взвод), образуем советы, на которых принимаются все решения и предложения.

Рота и дружина, кажется, одно и тоже; на самом деле – большая разница.

Рота – это суворовцы, командиры-начальники и подчинённые, приказы-наставления, обращение по фамилиям, строй, марши и многое другое из военной атрибутики.

Дружина – это пионеры, только совместные решения, коллективное исполнение, обращение друг к другу по именам, свободное обращение ко мне (по имени, на «ты»).

Но я-то – кто? По подсказке офицеров мне было «присвоено» почётное звание «Суворочка».

У нас в роте сложился изумительно дружный коллектив взрослых, и мы предлагаем повесить в расположении административно-территориальную карту СССР, чтобы каждый суворовец отметил красным флажком свою малую Родину. И не только отметить флажком, но и рассказать о своём селе, своём посёлке, своём городе.

Чтобы подробно рассказать – а что помнят одиннадцатилетние пацаны? – нужно знать, о чём рассказывать. И началась... интенсивная переписка с родителями, с родственниками, с соседями, которые, соревнуясь между собой, присылали интереснейшие факты и истории со своих мест проживания. Столько собралось материала, что купили каждому суворовцу по альбому и туда записывали всё самое интересное. По вечерам собирались в пионерской комнате и все внимательно слушали рассказчика. Чтобы никого не обидеть, слово давали по алфавиту: один – сверху списка, один – снизу списка.

К сожалению, случались осечки (две–три, не более) – у кого-то не было кому писать, кто-то относился безучастно к этой затеи, но и таких, в конце концов, удалось заинтересовать.

Все пионерские дела трудно и невозможно перечислить: встречи с ветеранами, известными людьми, экскурсии, походы, участие в городских торжествах и т. д., и т. п. Надевая форму, становились серьёзнее, строже, самостоятельнее, гордились собой.

Зачёт по практике за меня сдали суворовцы: сходили в институт и всё рассказали комиссии, написали заметку в институтскую газету «Педагогические кадры», естественно, даже меня не предупредив.

Всегда поздравляла каждого суворовца с Днём рождения: оставляла вечером открытку и маленький подарок, чтобы дежурный офицер утром, на подъёме вручил виновнику торжества. Каждый из них по-своему был дорог мне; они доверяли мне самое сокровенное, иногда, и слёзы; дарили мне свою любовь и заботу.

Так два года, до расформирования училища, с восьми до трёх часов – занятия в институте, с трёх часов до отбоя – со своим пионерским отрядом, в котором был и мой брат Юра Клименко.

В шестидесятом суворовцев этой роты (пионеров дружины) – после расформирования Тульского училища – я повезла для продолжения учёбы в Киевское суворовское военное училище. Вернувшись, продолжала работать в этом же здании, где разместился интернат для детей офицеров, находившихся в «командировках», как сейчас принято говорить, в «горячих точках» планеты...

Пока учились «мои» пионеры, затем – комсомольцы, каждый год приезжала на неделю в Киев. Ребята росли, мужали, становились взрослыми, но наша дружба продолжалась. В наши короткие встречи, показывали мне город; рассказывали о занятиях конным спортом, познакомили со своими лошадьми, имена которых помню до сих пор...».

– В шестьдесят третьем году окончила институт и сорок два года (из них пятнадцать лет – завуч): работала учителем истории в 56-й школе. Создала в школе музей Боевой славы, бывший пять лет лучшим в Тульской области.

На прощание Валентина Леонидовна настоятельно рекомендовала и мне посетить её – её, её, а то чей же? – школьный музей.

А я с завистью и восхищением никак не мог оторвать глаз от обилия цветов в её квартире.

21–24 июня, 03 августа 2014 года,

Тула.

« назад