А, неча было в четырнадцать лет фраериться перед девчонками и выкалывать себе на плече всякий разный там факел какой-то свободы. Выискался, понимаешь, доморощенный Пабло Пикассо пополам с Малевичем. В десант ему захотелось – накось выкуси: кайло и ломик в придачу не желаете, молодой человек? Красный свет татушникам и всяким разным там татуировщикам в элитные войска. Понятно? Или повторить для бестолковых? Старший Лёшка, на двадцать три с половины минуты, но всё же старший, тот без дури в голове, сразу попадал в десантуру. Так ему в шестнадцать лет и сказали в военкомате на первой приписной комиссии. Но радости от этого мало. Не было вообще никакой радости – он тоже гремел вместе со своим младшим оболтусом в стройбат. А куда ещё? Приказы надо знать: братья-близнецы по Приказу Министра обороны, самого Министра (!), должны служить в одной части. Мало того – в одном подразделении, в одной роте. Куда иголка – младший Сашка, туда и нитка – старший Лёшка. Вишь, как оно меняется местами: кто был младшим, попёр поперёк батьки, тьфу, ты – поперёк старшего брательника. Правда, не туда попёр. Но мир не без добрых людей, даже в военкомате. Подсказали умные дядечки в погонах, чтобы не распускали нюни, а гнали на всех парах в ДОСААФ и там записывались в парашютную секцию.

В ДОСААФе их ждали с распростёртыми объятиями? Ага, щас, разбежались. На пятьдесят мест претендовало под две сотни желающих откосить в будущем от всякой там пехоты и от пародии на настоящую Армию – стройбата и служить только в Войсках дяди Васи.

Братья подоспели вовремя. Сорок восемь фамилий были записаны, счастливцы стояли в сторонке и со смехом наблюдали, как необузданная и разъярённая толпа сверстников в полторы сотни глоток орала свои фамилии, требуя место в заветном списке, готовая снести с лица земли столы, стулья, тренера и всё здание аэроклуба вместе со стареньким «Кукурузником». Видя такую удручающе-неприглядную картину Репина «Приплыли», старший Альховик – на то он и старший – с тыла ужаком просочился между ног незадачливых претендентов и тихо-тихо прошептал (Во – психолог!) на ухо тренера:

– Пишите Альховики, братья-близнецы Альховики. И никому не будет обидно. Из оставшихся.

Прыжки прыжками, десантные войска теперь никуда от них не денутся – пора и о профессии подумать. Благо в Целинограде (прежде – Акмолинск, потом – Акмола, сейчас – Астана), как и во всей стране, во всей Державе, полно всяких и всяческих учебных заведений, где выучат на кого угодно, было бы желание.

Стоп!

Почему – стоп? Что не понятно?

Как бульбаши – не путать с бурнашами из «Неуловимых» – то есть белорусы оказались в начале семидесятых прошлого века на севере Казахстана, тогда ещё - на севере Казахской Советской Социалистической Республики? В ссылку что ли кого из родственников сослали?

Как, как, закакали совсем: отец у них был непревзойдённым асом-экскаваторщиком на уникальном немецком – из самой ФРГ – агрегате, которых в Союзе в наличии числилось всего две единицы. Один экскаватор в Белоруссии, другой – в Казахстане. Но! Но в Белоруссии отцу платили всего – давайте посмеёмся вместе – 120 (сто двадцать) рублей. Отсмеялись? В Казахстане за ту же работу в первый месяц заплатили – опять давайте посмеёмся вместе – 800 (восемьсот!) рублей. Плюс премия. А то – как, да, как.

Профессию братаны выбрали не хуже других – газоэлектросварщик, которой обучали в ГПТУ № 177. То есть они стали ГПТУшниками и на комсомольском собрании этих самых ГПТУшников, когда Альховики обучались на втором курсе, младшему надоело дремать под монотонные дифирамбы самим себе выступающих и он с места возмутился. Дескать, хватит болтать обо всём и ни о чём. Дескать, пора навести в общаге порядок, где деды – третий курс – затерроризировали второй, не говоря уже о первом курсе, понимаешь. Встал, повернулся и вышел из зала.

Поднял проблему? Вот и решай её сам. Без Сашки Сашку-то враз и женили, избрав в его отсутствии секретарём комсомольской организации всего училища. Один он, конечно же, не справился бы с этой проблемой. На помощь братьям пришли их лучшие друзья и после жестокого мордобоя (первый разряд по боксу он и в Африке – первый) третьекурсников общежитие ГПТУ № 177 стало образцово-показательным и лучшим среди себе подобных во всём Целинограде.

Тут незаметно подкрался и призыв в ряды нашей тогда ещё доблестной Советской Армии, в Воздушно-десантные войска, в 103-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию (вот и вернулись Альховики на ридну Белоруссию, на ридну Витебщину), в 350-й гвардейский парашютно-десантный полк, в разведроту. А куда ещё прикажете призывать братьев-близнецов, имеющих более 150 прыжков с парашютом (и Сашкина татуировка на правом плече теперь ничегошеньки не значила) и в придачу - по первому-второму разряду по плаванию, стрельбе, лёгкой атлетике, боксу?

Год мирной жизни, то есть мирных дней службы и год Афганистана. Они – братья-близнецы Альховики – одними из первых входили в Афганистан.

«Входили в Афганистан» – всего три слова, одно из которых предлог в одну букву. Входили…

…Ил-76 с разведчиками на борту, прикинувшись гражданским самолётом, в вечернем полумраке по приборам зашёл на полосу, но промахнулся и приземлился за тридцать-пятьдесят метров до бетонки. Взлетел, пошёл на второй круг и только тогда диспетчера Кабульского аэропорта осветили взлётно-посадочную полосу. Десанту этого и надо было: на ходу, выскакивая из чрева самолёта, разведка сразу показала кто есть ху и на чьей улице нынче праздник. Группы разведчиков окружили полосу, ощерившись во все стороны автоматами и пулемётами, приготовив гранаты. Старшему Альховику и ещё восьмерым десантником «досталось» блокировать нефтехранилище, которое, как оказалось впоследствии, охраняло более тысячи личного состава с бронетехникой. Смяли бы наших в одночасье и не поперхнулись бы. Но, но история не имеет сослагательного наклонения – поэтому 25 декабря 1979 года близнецы-братья Альховики и ещё девяносто восемь десантников вошли в Афганистан, обеспечив бескровную посадку основным силам дивизии. Об этом писали, кому не лень, порой противореча всем и каждому, путаясь в деталях и мелочёвке. Да, Бог с ними, нам близнецов подавай.

Пожалуйста, не заржавеет.

Кто может с первого раза отличить, распознать почти абсолютно похожих близнецов? Если и родственники их постоянно путали. И сейчас – оба поджарые, ни грамма лишнего веса, оба голубоглазые, оба целеустремлённые, с чувством юмора и чувством собственного достоинства, готовые в любой момент прийти на помощь своим друзьям, своим родным и близким, своим «афганцам» и жёнам-вдовам, оба с усами, с открытыми добрыми улыбками. Попробуй их распознай? Мне удалось с первого раза. Запросто, почти не глядя.

Вот Лёшка, Алексей Иванович Альховик – картуз, то есть офицерская, ясен пень, фуражка, китель со старшелейтенантскими звёздами на погонах, галстук, как и всё обмундирование, защитного цвета, непринуждённый беглый разговор на монгольском языке со слегка заметным белорусским акцентом, академический значок и «Гвардия», где им и положено висеть. Четверо детей. Красавица жена. Всё – при нём.

И вот Сашка, Александр Иванович Альховик – голубой берет набекрень, тельняшка в голубую полосочку, сержантские лычки на погонах, непринуждённый беглый разговор на русском со слегка заметным белорусским акцентом, жёлтая и красная полосочки за тяжёлое и лёгкое ранение, «Гвардия», где им и положено быть. Трое детей. Красавица жена. Всё – при нём.

– В школе, в ПТУ сам Бог велел меняться местами, а в армии? – Дошла очередь и до вопросов.

– В зимнем разведвыходе, – поочерёдно вспоминая подробности, Альховики окунаются в восемьдесят восьмой прошлого столетия, – после восьмидесятикилометрового марш-броска в небывало жуткий мороз вся «салажня» поотморозила ноги. Кто – меньше, кто – больше. Сашку и ещё одного бедолагу, как наиболее сильно пострадавших, положили в лазарет полкового медпункта, а остальных стали гонять пуще прежнего. На седьмой день Лёшка заменил на нагретой больничной койке Сашку и за три часа сна в тепле, полностью восстановив силы, вновь был как огурчик. Так и служили, выручая и подменяя друг друга в особо щекотливых моментах.

– В Афганистане тоже проделывали подобные перевоплощения?

– За год Афгана, – опять братья поочерёдно вспоминают подробности, – мы постоянно были в разных разведгруппах и только один раз участвовали вместе в боевой операции. Выдвигались колонной по серпантину в назначенный район. Лёшка, старший разведчик – впереди, внутри БМД за пулемётом, через несколько машин сзади – Сашка, тоже старший разведчик и тоже за пулемётом. За очередным поворотом спереди раздаётся страшный взрыв, Сашка в триплексе за дымом и пылью не видит БМД, где находится брат. Вот, это был ужас: грудь обручем сдавило, в глазах потемнело, в голове пустота. Сашка через секунду вылетел из люка БМД и «пулей» – вперёд…

– Подвела интуиция? – уточняю у братьев.

– Колёсная машина с гаубицей на прицепе сзади Лёшкиной БМД взорвалась, а брат, брат испугом отделался.

– Об интуиции: были случаи сверхъестественного?

– Сижу в палатке, – продолжает рассказывать Александр, – входят два сержанта из нашей роты, тоже бульбаши, достают бутылку водки – не кишмишовки, а именно, водки – и говорят, дескать, ты не волнуйся особо, соберись с силами, и давай помянем твоего Лёшку.

– Вот был сюрприз! – комментирует Алексей.

– Я им говорю, что выпить я с ними выпью обязательно – кто же откажется? – но брат мой жив-здоров и вам того желает. Они опять: не может быть, да не может быть, в штабе полка недавно сказали, что Лёшка-близнец погиб.

– У нас в дивизии, – опять комментирует Алексей, – было несколько пар близнецов и в одной паре был мой тёзка – он-то и погиб.

– А у меня никакой реакции на это сообщение, – заканчивает вспоминать Александр, – никакого шевеления под сердцем. Водку выпили, конечно же, – не пропадать добру зря.

– За здравие выпили!

Постскриптум.

Написав о близнецах, дал на проверку сей «опус», естественно, старшему из братьев – кое с какими замечаниями согласился, кое о чём поспорили. Не в этом суть.

– Ты знаешь, за ту Кабульскую операцию, за захват Кабульского аэропорта никто из первого десанта – ни офицеры, ни рядовые – никто не получил награды. Никакой! Не это – обидно, обидно, то, что уже тогда нас, нашу Советскую Армию начали предавать… – Алексей с ностальгической болью в глазах смотрит на карту Афганистана на стене своего рабочего кабинета.

Что к этому можно добавить?

Да, они были – смертники и они знали об этом. И, не задумываясь, шли выполнять приказ Родины, приказ Своей Великой Русской Державы, Державы, у которой они были – и остаются до сих пор – верными и преданными солдатами. Солдатами Воздушно-десантных войск.

Что ещё?

Во все учебники всех военных учебных заведений всего мира, как эталон, вошла та дерзкая операция советских десантников в декабре семьдесят девятого года прошлого столетия в Кабульском аэропорту…

ХИРУРГИЯ

(Рассказ-быль почти по Чехову)

В начале двадцатого века Эмиль Кроткий изрёк сакраментальную фразу: «Зубная боль – ерунда, если зуб болит у другого».

Ясен пень, Лёшке Альховику – до лампочки этот самый Кроткий с его долбанным афоризмом. У Лёшки Альховика зуб, вернее то, что находилось под коронкой вонзилось в мозг раскалённым, безжалостным броском гюрзы ровно через десять часов после выхода на караван. Хотя, как боль с левой нижней «семёрки» шарахает по мозгам – не поймёшь этих медиков с их анатомией.

И, ясен пень, ни ожидание каравана, ни адская боль под адски жгучем афганским полудённым солнцем никак не настраивали на лирический лад. Понятно – духовский караван от разведчиков никуда не уйдёт, но когда уйдёт…

Короче, об этих четырёх кошмарно-мучительных днях – лучше не вспоминать.

…Бросив автомат брату-близнецу Сашке, Лёшка, что твой рысак, помчался в ПМП – полковой медицинский пункт, предвкушая сладострастные мгновенья по случаю избавления и от мук, и от боли, и от этого злосчастного пылесо… тьфу, ты – зуба под коронкой.

Рванув дверь медпункта, конечно же, он увидел картину из того, далёкого мирного советского прошлого, увидел лениво дремавшего «на тумбочке» дневального.

– Где зубодёр, тудыть твою растудыть?

Подскочив от страха, дневальный, запинаясь, проблеял:

– Никого нет!

– ?

– Ни одного врача нет. Все в медсанбате, помогают там. – Продолжал блеять испуганный дневальный. – Я – один здесь.

Зная не понаслышке круто-драчливую репутацию разведчиков братьев-близнецов Альховиков, державших в страхе весь личный состав полка, дневальный растёкся по стене, пытаясь прикинуться то ли ветошью, то ли портянкой, на худой конец – мешком с картошкой.

– Сколько служишь? – Рыкнул Лёшка, поднося грязный кулак к носу дневального.

– Пол… полгода. – Вновь проблеял, ещё толком не понимая что от него хочет поиметь этот близнец, то ли –Лёшка, то ли – Сашка.

Схватив полуобезумевшего дневального за шиворот, Лёшка (конечно же, Лёшка), поволок бедолагу к кабинету «зубодёра».

– Ты будешь удалять мой зуб!?!

– Я… я… я не умею!?!

– Или ты мне удалишь больной зуб, – Лёшка опять поднёс грязно-грозный кулак к носу дневального, – или я тебе выбью все зубы. В конце концов, ты – десантник или где?

Удобно устроившись в кресле, Альховик напомнил дневальному:

– Руки, руки, сучий потрах мой лучше.

– Я не знаю как…

Лёшка не дал ему договорить:

– Вон, на стене висит плакат.

Да, на стене висел плакат со сверкающе-здоровыми зубами, демонстрируя все прелести какой-то там зубной пасты.

– Видишь – лежат щипцы, – болезный наставлял вновь испечённого зубодёра. – И, как клещами гвоздь, вырывай зуб. Не боись. Пока бить не буду.

Дневальный ещё дрожа от только начинающегося кошмара взял злосчастные «клещи», зажал ими больной зуб и что есть силы рванул на себя. Посмотрел вместе с Лёшкой на результат «зубодёрства» – в «клещах» сверкала кроваво-красная коронка. Дневальный вытер салфеткой окровавленные губы пациента.

Боль, вроде, немного приутихла. Лёшка осторожно провёл языком по ранке. В ней нагло, чуть не оцарапав язык, торчали три не вырванных корня.

– Рви их тоже!

– Не знаю – как!

Лёшка тоже не знал – как. В это время на их счастье – есть всё же десантный Бог на свете – забрёл и заглянул в зубоврачебный кабинет какой-то солдат за таблетками от поноса.

– Ты… – рыкнул на него Альховик, – посмотри в шкафу, может какой букварь по-зубодёрству найдёшь?

Второй раз фортуна повернулась к ним лицом – в шкафу пылился учебник по стоматологии.

– Ищи картинку, как вырывать зубные корни.

Совместными усилиями картинку отыскали. Вновь пришедший помощник, у которого моментально прекратился понос, зажал Лёшкины ноги, а, вошедший во вкус и уже совсем не дрожащий, дневальный принялся за стёртые «афганцем» корни левой нижней «семёрки».

Без обезболивающих, без асептики и антисептики, без элементарного медицинского образования (по-русски говоря, с ломом и какой-то матерью) два солдата, взрезав десну с обеих сторон (учебник-то – на что?) удалили все корни у Лёшки Альховика.

…Через три дня, как ни в чём не бывало, братья-близнецы: и Лёшка, и Сашка в полном здравии со своей разведротой отправились на очередной караван.

Конец августа 2019 года,

Тула.

ИЗ КНИГИ СУДЕБ

Скоркин Сергей Иванович,

родился 28.05.1956

в Брянске;

Свердловское СВУ.

Часа два слушал, изредка перебивая наводящими вопросами, рассказ Сергея о его военной стезе.

И что?

Ему бы с шашкой наголо впереди чапаевской конницы в неудержимой всёсокрушающей лаве…

…Три дня, всего три дня понадобилось молодому лейтенанту, только что прибывшему после окончания училища в один из военных городков в Венгрии, чтобы окрутить, охмурить, запудрить мозги молодой поварихи офицерской столовой, а на четвёртый день… расписаться с красивой гуцулочкой в ЗАГСе.

И?

И счастливо прожить с ней тридцать пять лет, скитаясь по военным гарнизонам Советского Союза.

– Не в прошедшем времени – «прожить», – веско и весомо добавляет Сергей, – а жил, живу и буду жить счастливо со своей Маричкой Михайловной на радость внукам и внучкам…

И всё началось?

А всё началось с отца – кадрового военного, ещё раньше – с деда, тоже, как ни странно, кадрового военного. Няньками-мамками для Сергея стали солдаты-сержанты, родным домом – казармы. Это – по документам его малой родиной считается Брянск, на самом деле его корни, его многочисленная родня, в том числе и девяностовосьмилетняя бабка, живёт под Курском в селе Поныры. Куда он ежегодно, выкраивая из бешено-суетного ритма своей жизни пару-тройку дней, едет поклониться могилам своих предков и навестить многочисленных родственников.

– Пять школ плюс Суворовское училище в Свердловске – такой ценой досталось мне среднее образование, – небрежно роняет как о заурядном явлении подполковник запаса Сергей Скоркин, будто и не с «Красным» дипломом окончил он это самое Суворовское училище. – Меня и в Омском высшем общевойсковом командном дважды Краснознамённом училище имени Михаила Васильевича Фрунзе (надо видеть, с какой гордостью было произнесено полное название училища, чтобы опровергнуть его же слова о том, что всю информацию, при желании можно «скинуть электронкой» – этакой бездушной составляющей технического прогресса, полностью исключающей живое общение людей: примеч. автора) и в Академии Фрунзе освобождали от занятий по английскому языку, ставя «автоматом» отличную оценку.

И поясняет.

– На первом уроке английского языка в Суворовском училище – до сих пор помню – преподавательница фронтовичка-десантница Анастасия Петровна Бутто сказала буквально следующее: «Каждый уважающий себя офицер должен разговаривать – не знать, а именно разговаривать – хотя бы на одном иностранном языке». Гоняла нас «по-чёрному», но, на первых уроках и в училище, и в академии, услышав моё произношение и знание английского, преподаватели безошибочно узнавали – сами учились у неё – школу Бутто. Хотя… Хотя при поступлении в Военную Академию Варшавского договора, набрав восемнадцать баллов при проходных пятнадцати меня «отсеяли», вдобавок поставив «хорошо» на экзамене по иностранному языку.

– Чего ты хотел? – Не понаслышке зная подковёрные игры, со стопроцентной вероятностью комментирую слова Сергея. – У генералов и маршалов – свои сыновья-внуки-племянники и другая всевозможная родня против твоего «рабоче-крестьянского происхождения».

– После экзаменов заведующая кафедрой иностранных языков, извиняясь передо мной за грубо заниженную оценку, пояснила, что ей приказали, а не по своей прихоти она пошла на этот – иначе и не скажешь – подлог. – Сергей продолжает свой рассказ, переносясь из Венгрии, где он пять лет прослужил в танковом полку командиром взвода и затем – командиром мотострелковой роты, в Приморский край. – Когда стал вопрос о дальнейшей службе, то рассудил здраво и логически, что не перед пенсионным возрастом оказаться в отдалённом гарнизоне, а пока молодой – поэтому выбрал Приморский край. Да…

Сергей тяжело вздыхает.

– Район-то – отдалённый, но незаменяемый.

Представившись командиру полка, старший лейтенант Скоркин направляется в расположение роты, которой ему предстоит командовать. Подходя к казарме, он видит нагло развалившегося на скамейке явного «дембеля» азербайджанской национальности, ни одной фиброй души не отреагировавшего на приближающего офицера. Новоиспечённого командира роты, привыкшего к железной и жёсткой дисциплине в Южной группе войск, такой поступок возмущает до глубины души и он по наивности делает замечание этому, так сказать, солдату. Тот аюверды посылает его куда подальше на смеси русского и азербайджанского, за что тут же впечатывается в стену казармы от занесения строгого выговора в грудную клетку. Не успевает Скоркин опомниться, как его окружает человек пятнадцать, то есть не человек, а расхлябанно-расхристанных солдат всё той же азербайджанской национальности, с угрозой незамедлительно произвести суд Линча над этим пижоном-офицером. Не ясно чем бы закончилась эта разборка, не выскочи из казармы с огромным дрыном и отборным военным фольклором небритый, слегка под градусом, детина в майке, офицерском галифе и тапочках на босую ногу.

– Комбатом представился, подполковником. – Сергей улыбается. – И взводные оказались как на подбор: разжалованные и «сосланные на вечное поселение» из других частей Дальневосточного округа капитаны и майоры. Тогда, через полтора года, сделав роту «отличной», я единственный раз за всю свою жизнь попросил отца, чтобы он, включив все свои связи, помог мне выбраться из той дыры. Он и помог. Единственный раз. И из Приморья я попал… в Забайкальский военный округ. Который «всегда готов». Потом – в Монгольскую пустыню Гоби. Здесь – другая «оказия». Командир дивизии, привыкший, чтобы ему все подчинённые и всегда не только подчинялись, что естественно, но и лизали определённые части его тела, вдобавок, по совместительству работая «дятлами». Недвусмысленно дал ему понять, что такое продвижение по служебной лестнице принципиально противоречит моим принципам. На что получил ответ: пока, мол, он командует дивизией, несмотря на мою лучшую роту в армии, он, дескать, сгноит меня в этой чёртовой пустыне Гоби. Но…

– Но… – опять со стопроцентной вероятностью предполагаю, – но на каждую хитрую… и далее по тексту.

– Всё правильно. Пока комдив в свой очередной отпуск отдыхал в курортах-санаториях, молодой начальник штаба дивизии, с которым мы быстро сошлись на увлечении нардами, «подмахнул не глядя» мой рапорт о поступлении в академию.

…Председатель мандатной комиссии в академии Варшавского договора генерал-полковник, видя улыбающуюся физиономию «зарубленного» слушателя Скоркина и понимая вопиющую к нему несправедливость, вынес Соломоново решение о зачислении страдальца без экзаменов в Военную академию имени М. В. Фрунзе.

– На другой мандатной комиссии после окончания академии, – подводит черту Сергей нашему разговору (дела, дела, куча дел), – мне предлагали полковничьи должности, вплоть до генеральских, но… в Забайкальском округе. Туризм военный по отдалённым гарнизонам и мне, и семье надоел. Поэтому отказался и выбрал преподавательскую должность на военной кафедре в Тульском педагогическом институте. Хотя всю жизнь мечтал о военной карьере, мечтал стать генералом. Не вышло – знать в книге судеб записано иначе… А с шашкой наголо и на гражданке приходится иногда идти на «супостата»…

Июнь 2012 года,

Тула.

ОСТАНЬСЯ МЫ В АФГАНИСТАНЕ

Янов Николай Фёдорович,

родился 19.11.1945

в селе Дульдурга

Читинской области –

умер 25.09.2019

в Туле.

Я долго уговаривал Фёдоровича (так привык к нему обращаться ещё с 1972 года, когда пришёл молодым лейтенантом в 1-й батальон 51-го полка, где заместителем командира 2-й роты служил гвардии старший лейтенант Янов) на интервью для этого альбома.

– Сколько обо мне не писали, – отнекивался Янов, – всегда, что-нибудь да исказят, что-то обязательно напишут неправильно.

В конце концов, он поддался на мои уговоры, обговорив заранее, что всё сказанное им без изменений будет написано и напечатано. На том и сошлись.

В десантные войска у Николая, потомственного забайкальского казака, путь напоминал трассу гигантского слалома. Его родной дед сражался в рядах Красной Армии, где и сложил в боях Гражданской свою буйную голову. Родной брат деда наоборот – сражался за Белых, и, хотя тоже сложил не менее буйную голову, его семья подверглась репрессиям со стороны победивших большевиков и была сослана из Забайкалья в Томск. В Томске его двоюродная сестра успешно обучалась в политехническом институте. А Николай в это время переехал в Дарасун, курортную жемчужину Забайкалья, где мать устроилась на работу медсестрой

– От отца уехали потому, – пояснят Янов, – что он, вернувшись с Войны и будучи участковым на два десятка сёл и деревень, везде имел по «жене» – мужики-то, сам понимаешь, в то время были нарасхват. На что мать была категорически не согласна.

После окончания института сестру и её мужа направляют в Тулу, в конструкторское бюро Шипунова, в то время, располагавшееся на Комбайновом заводе. На этот завод в 1961 году и устроился Николай вначале учеником токаря, а затем и рабочим-токарем. Не отходя от кассы, то есть от токарного станка, окончил вечернюю среднюю школу, попутно выполнив 1-й спортивный разряд по тяжёлой атлетике. Тут и подкрался незаметно призыв в Армию – три года службы в танковых войсках или четыре года в подводниках. Альтернативы, казалось, и не существовало.

– Мне ужасно хотелось учиться – в военкомате как раз шёл отбор для поступления в Рязанское десантное училище. Тем более, наблюдая, как над заводом снижаются по глиссаде Ан-двенадцатые и, встречая на улицах города десантников, сам мечтал носить голубой берет и десантную тельняшку.

Из Тулы в училище поехали поступать сорок человек, но поступил только один – призывник Янов. На зачёте по физической подготовке он, «не глядя», на одном дыхании продемонстрировал почти полсотни подъём переворотом. После чего вступительные экзамены сдавал чисто символически.

От командира взвода до старшего помощника начальника оперативного отдела штаба дивизии (106-ой гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии), от гвардии лейтенанта до гвардии подполковника путь Николая растянулся с 1961 до 1987 года. С августа 1988 года до 15 февраля 1989 года – Афганистан, старший помощник начальника оперативного отдела штаба Витебской дивизии.

– В последние месяцы пребывания в Афганистане мы почти не вели боевых действий, – рассказывает Янов, – война никому не была нужна: ни нам, ни афганцам. У нас с афганцами был заключён устный нейтралитет: мы не стреляем и не бросаем гранаты в них и они в ответ только наблюдают за нашими передвижениями. Все устали от этой войны. Всех устраивало такое положение вещей. Тем более что в каждом их кишлаке у нас имелся свой «засланный казачок». На господствующих высотах и по всем дорогам стояли наши заставы и блок-посты – не то, что караван с наркотой, мышь мимо нас без чреватых для себя последствий не могла проскочить. Да, по большому счёту, к концу войны караваны с «дурью» почти и не ходили, вернее, совсем не ходили, по крайней мере, в зоне нашей ответственности: в основном, с бытовой техникой и дорогой мануфактурой.

...В одно своё ночное дежурство во время проведения операции «Магистраль» под Хостом в начале 1988 года Янов вдруг слышит стрельбу наших гаубиц и почти тут же матерными словами взрывается радиостанция. Он, послав разведчиков разузнать, что и как, будит командира дивизии генерал-майора Грачёва. По прибытии разведки с «красненьким» – так называли десантники личный состав 40-й армии – капитаном, вырисовывается весьма и весьма неприглядная картина. Вчера десантура заняла очередную высоту, а карта, на которой были указаны цели (в том числе и та высота) для стрельбы армейской артиллерии, оказалась подовчерашней. Результат плачевный для наших десантников. Не подоспей вовремя и не схвати офицеры штаба дивизии за руки Грачёва, тот на месте расстрелял бы армейского капитана-артиллериста. Вот так-то.

Или другой случай. Янов возглавляет колонну техники, выдвигающуюся на базу. С первой БМД пускает трассер вправо вверх, с задней БМД – трассер влево вверх: знак для «духов» – движется десант, десант, с которым у «духов» перемирие. А впереди вдруг завязывается нешуточный бой. И перед взором десантников открывается кровавая картина: встречная колонна «красненьких» в пух и прах разгромлена «духами». Под огнём Янов со своими бойцами вытаскивает из раскорёженных машин раненых и трупы. А ларчик просто открывался: личный состав этой самой злополучной колонны, разгрузившись в положенном месте, возвращался порожняком обратно и от нечего делать все, кому не лень, в открытые окна кабин стреляли по жилищам местного населения, подкрепляя стрельбу взрывами гранат. За что и… «получил, фашист» гранату.

Гвардии подполковник Янов за этот бой был награждён орденом Красной Звезды.

– Первый орден, – смеётся Николай, отвечая на мой вопрос, – получил «за службу в модуле» (так шутливо называли в Афганистане орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени: прим. автора).

Следом Янов выдаёт шокирующую на первый взгляд фразу:

– Может быть, и Союз не рухнул бы, останься мы тогда в Афганистане.

Помолчали, вздыхая, думая каждый о чём-то своём, переваривая сказанное и услышанное…

Уволился Янов из рядов Советской Армии в 1991 году, до этого проработав старшим преподавателем на военной кафедре Тульского педагогического института имени Толстого.

Ноябрь 2010 года,

Тула.

ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ ЯНОВА

Прочитав в книге «Афганцы Тулы» о себе, Янов выразил недовольство публикацией (хорошо – словами, а не занесением недовольства в грудную клетку автора). Дескать, написанное не соответствует действительности, то есть, не соответствует его рассказу. На мои возражения о том, что всё написано с его слов только с авторской импровизацией, Янова не убедили. Каждый оставался при своём мнении до тех пор, пока автор не предложил компромисс: пусть недовольный Янов сам напишет для второй (то есть, для этой книги) свои воспоминания о войне в Афганистане, своё видение результатов той войны.

На том и порешили.

Вначале – отрывки из интервью гвардии полковника в отставке Николая Янова газете «Десантники России» (№ 6 (10) от 20.04.2009).

«...Сказать честно, память об Афганистане навевает самые противоречивые воспоминания: горечь потерь, гордость за наших офицеров и солдат, с честью выполнивших долг, гордость за Советскую Державу. Мы там, в Афганистане, победили, а вывод войск был абсурдом – из Афганистана уходила победившая в войне Армия. К концу войны наши боевые потери стали минимальными. Были несчастные случаи, потери от болезней, неосторожное обращение с оружием. Короче, всё то, чем грешила и грешит армия на большой земле, но – ещё раз повторяю – боевые потери были сведены до минимума.

Среди мирных жителей небезуспешно трудились наши отряды агитпропаганды. Командиром одного такого отряда в 103-й вдд был гвардии майор Сергей Колегай – первый председатель Правления ТО СВА, созданного в Тульской области в 1997 году. Советские офицеры и солдаты, практически без оружия, разъезжали по «душманским» аулам и раздавали продукты, медикаменты, предметы первой необходимости; с ними вместе выезжали и трудились врачи, психологи, другие специалисты. И отношение коренных жителей к нам на глазах менялось. И тут, в январе 1989 года грянул приказ на выход...

В феврале погода в Кабуле напоминает российскую глубокую осень: периодически выпадающий снег тут же превращается в слякотную жижу, цепко держащую сапоги и колёса машин. Но настроение приподнятое – война, которую мы вели почти десять лет, подходит к своему завершению, и мы считаем часы до вывода.

К началу февраля 1989 года с территории Афганистана были выведены почти все части и соединения 40-й армии, за исключением блок-постов стоящих на охране четырёхсот километров дороги, идущей от Кабула на север, через горные хребты Гиндукуша, до Хайратона – перевалочной базы советских войск на границе с Узбекистаном.

...Управление частями 103-й вдд, движущимися по дороге к границе, и связь с 40-й армией осуществлялась со стационарного центра боевого управления (ЦБУ), на котором я постоянно находился после убытия с главными силами штаба дивизии. В моём подчинении оставались офицеры разведки, артиллерии и связи. Мы ждали приказ на совершение марша.

Горные перевалы в это время становятся непроходимыми из-за большого количества снега. Вероятность нападения противника значительно уменьшалась. Исходя из характера и масштабов целей, для их уничтожения привлекались штурмовая авиация и боевые вертолёты. Для связи с авиацией на нашем ЦБУ находился авианаводчик со средствами связи. Сведения о результатах наносимых огневых ударов мы получали от наших разведывательных групп или через осведомителей, завербованных из местного населения.

Одновременно с началом нашего выхода в ночь с 5 на 6 февраля, на аэродроме Кабула и сторожевых заставах вокруг него оставался только 3 пдб 357 пдп. В расположение 14-го военного городка были допущены подразделения «зелёных», т. е. вооружённые силы Афганской армии (их на картах отмечали зелёным цветом). Солдаты из «зелёных» начали бегать как муравьи по городку и растаскивать из казарм кровати, постельные принадлежности, кондиционеры; из столовых – посуду и другую утварь; всё, что можно было утащить. При этом беспорядочно стреляли из стрелкового оружия. Поэтому мне со связистами пришлось выезжать из городка в готовности отразить нападение. Во всех городках после ухода Советских войск были оставлены и переданы подразделениям Афганской армии все объекты, включая щитовые казармы и вспомогательные помещения.

После встречи в районе «Тёплого Стана» (так назывался район в северной части Кабула) с главными силами 357 пдп – последней войсковой части, ушедшей из Кабула по дороге на север к границе, – я приступил к выполнению обязанностей начальника штаба сил тылового прикрытия. В состав этой тыловой группы входили подразделения разведки, сапёров, химиков, авиационных и артиллерийских наводчиков, технического замыкания. По ходу движения мы снимали сторожевые заставы и отправляли их впереди себя по принципу «снятия чулка». В замыкающей колонне следовал и основной КП 103-й вдд во главе с командиром дивизии гвардии полковником Бочаровым Евгением Михайловичем.

Путь до въезда на серпантин перед перевалом Саланг – около 100 километров – преодолели за светлое время суток. Техника была подготовл

« назад