После окончания школы в относительно далёком шестьдесят шестом году прошлого века у меня, казалось, не было колебаний в выборе института для получения высшего образования.

– Только – журналистика! Только – МГУ, только – факультет этой самой журналистики.

Приблизительно так звучали мои амбициозные доводы на семейном совете.

«За»:

– отец преподаватель – пусть и сельской средней школы – русского языка и литературы;

– гора прочитанных книг;

– небольшой рассказик в полтора машинописных листа через два интервала, написанный мной и посланный на конкурс в какую-то газету, получивший положительные отзывы;

– и, главное, эйфория – лучше, пожалуй, термина и не подберёшь – от прошедшего недавно по экранам страны фильма «Журналист».

«Против»:

– всего один довод – у нас в селе в то время не было чёрного и белого хлеба; был ржаной, пшеничный и ситный, привозимый из Города. Отец положил передо мной на тарелку кусочек хлеба и произнёс тихим голосом:

– Напиши об этом кусочке ржаного хлеба, – помолчав пару секунд, добавил, – одну-две страницы…

С мечтой о журналистике, вернее о поступлении на факультет журналистики, сразу всем всё стало ясно.

По прошествии стольких лет я постараюсь выполнить задание отца и написать – хотя и не профессиональный журналист – о кусочке ржаного хлеба.

…Первый гвардейский парашютно-десантный батальон совершает марш-бросок из Тулы в палаточный лагерь по весенней распутице. В замыкании растянувшейся почти на километр цепочки солдат, как обычно, – доктор (именно так, называют врача батальона) и два связиста: замок (заместитель командира взвода связи) гвардии сержант Лыжников и молодой солдат гвардии рядовой Нелюбин. На полпути двадцатикилометрового маршрута – небольшой отдых в пять-десять минут: проверить личный состав, перекурить, перемотать портянки, поправить снаряжение, перекусить, в конце концов, нехитрыми остатками «сухпе». Отдых подходит к своему логическому завершению; в это время один солдат, отряхнувшись от крошек нехитрой трапезы, бросает в грязево-снежное месиво недоеденный сухарь, входящий в знаменитый солдатский сухой паёк, вооружённый которым десантник одной левой, запросто, расправляется с двумя «зелёными беретами».

Шутки шутками, но, видя происшедшее, гвардии рядовой Нелюбин, молодой солдат с тяжёлой радиостанцией за спиной, ураганом налетает на ничего не понимающего «дембеля», бросившего этот сухарь, толкает его, будто перед ним на самом деле, вдруг, откуда ни возьмись, появляются два «зелёных берета». Тот, ошарашенный отлетает, моментально вскакивает – десантура же! – готовый кинуться на приборзевшего салагу и показать, кто есть ху и ху есть кто.

Тем временем, ни на кого не обращая внимания, Нелюбин падает на колени, бережно, нежно, ласково, благоговейно берёт этот ржаной сухарь и, будто священнодействуя, очищает от успевших налипнуть грязи и снега. Поднимает на окружавших солдат полные слёз глаза и произносит всего одну фразу:

– Это же – хлеб…

И в продолжение темы.

…Сколько может молодой солдат съесть порций за обед? Если его ни в чем не ограничивать? Ни в количестве блюд?.. Ни во времени, потраченном на трапезу?.. Ни на другие всевозможные ограничения?..

Но по порядку...

Пришел во взвод связи, под начало гвардии лейтенанта Фунтикова, служить, только что из «карантина», солдат. Нелюбин – его фамилия. Увалень увальнем. Топором обтёсанное лицо. Русая поросль на голове после сверхмодной стрижки «под Котовского». Ручищи до колен с натруженными крестьянскими ладонями. Сапоги сорок шестого или сорок седьмого размера. Телосложения, отнюдь не богатырского. И рост: чуть больше ста семидесяти пяти сантиметров. И глаза – голубые, голубые глаза. Голубее – гордости каждого десантника – берета и полосок на тельняшке.

И, невероятный, патологический какой-то аппетит. Какая-то звериная жадность и быстрота поедания всякой пищи. Постоянная готовность смести всё, что оставалось недоеденным на столе взвода связи. Дембельское дополнительное питание (за сто дней до приказа – не знаю, как в других войсках, но в Воздушно-десантных в мою лейтенантскую пору происходило всё именно так – все дембеля отдавали солдатам своё сливочное масло) – также моментально пропадало в его ненасытной утробе.

– Молодой! – Ворчали добродушно дембеля взвода связи. – Прослужит год, наестся.

Но Нелюбин всё никак не мог наесться и постоянно что-нибудь да жевал. На полигоне, когда взвод связи во время стрельб стоял в оцеплении, он всегда выбирал (демократия, понимаешь, была во взводе) пост на «Вышке». Поближе к столовой. И, приходя первым, в каком-то наваждении съедал подчистую или завтрак, или обед, или ужин... всего взвода. Всё съедал! Дюжину порций!!! Один!!! Так объел весь личный состав взвода один раз. Объел второй раз. Объел тре... Нет, третий раз объесть взвод ему не дали. Его не наказывали. Не объявляли строгий выговор с занесением... «в грудную клетку». С ним поступили по-другому. Совсем неожиданным и неординарным способом.

...Стоял воскресный солнечный день. Стрельб не было. Не было и оцепления. По столовой дежурили «свои» повара. Из первого взвода снабжения.

Поэтому на стол взвода связи «Бог послал» ни много, ни мало: миску солёных огурцов, полный восьмилитровый бачок наваристого борща... полный шестилитровый бачок гречневой каши... огромную с верхом тарелку (специально позаимствованную у поваров для такого случая) жареной свинины... полный пятилитровый чайник компота... буханку ржаного и буханку пшеничного хлеба.

– Ешь!

Личный состав взвода расселился вокруг ненасытного Нелюбина, готовый в любой момент заклеймить его обжорство безжалостным солдатским сарказмом и высказать всё то нелицеприятное, что накопилось за последнюю неделю, когда этот молодой солдат буквально обжирал весь взвод. Не припоминали «ветераны» подобного случая не только во взводе, но и в батальоне и даже в полку. Не было похожих уникумов. Вундеркиндов от обжираловки. Не было. И сейчас они проучат, набьют его безразмерное брюхо. Силой заставят его съесть выставленное на столе. Через «не могу», через, если надо, и блевотину...

– Всё! Больше не осилю! – Нелюбин расстегнул бляху ремня, и блаженно-умиротворенная улыбка заиграла на его всегда хмуро-озабоченном лице. – Благодарю, ребята. Не поверите, я первый раз в жизни наелся по-настоящему.

По его порозовевшим (то ли от обилия еды, то ли от тепла столовой) щекам прокатились две слезинки.

– Нас в семье восемь детей. Сейчас, наверное, уже девять, и мне, как старшему…

Он не договорил, и по щекам прокатились ещё две слезинки. Личный состав взвода потрясенно молчал...

– Благодарю!..

...От того знаменитого обеда остались одни воспоминания. Солдатские будни приближались к неизбежному дембелю.

Ефрейтору Нелюбину теперь вполне хватало обычного солдатского пайка. За сто дней до приказа он, как и все, своё масло отдавал «салагам». Семейство Нелюбина к этому времени ждало пополнение десятым ребенком.

У читателя, наверное, на языке так и вертится вопрос:

– Неужели Нелюбин всё съел в тот обед?

Хочу вас разочаровать. Нет, не всё он съел. Не мог он всё съесть. Недоеденными остались… два с половиной стакана компота….

« назад