В 1966 году окончил среднюю школу, в 1969 году – Одесское военное артиллерийское училище, в 2005 году – Международный юридический институт МЮ РФ. С 1972 по 1982 год прошёл путь от командира взвода до командира батальона в 51-м гвардейском парашютно-десантном полку 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

С 19.01.1982 по 22.03.1985 – советник командира парашютно-десантного батальона в Эфиопии, участник боевых действий.

С мая по октябрь 1985 года и с июля 1988 года по декабрь 1992 года – старший помощник начальника оперативного отделения дивизии, с октября 1985 года по июль 1988 года – заместитель командира 51-го гвардейского парашютно-десантного полка.

В 1993 году уволен в запас.

Награждён орденами Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, медалями «За боевые заслуги», «За отвагу на пожаре», другими медалями.

В настоящее время является заместителем председателя Центрального Совета «Союза десантников России».

Из воспоминаний гвардии подполковника в отставке Николая Алексеевича Быстрова об Эфиопии, где он одновременно находился с гвардии подполковником (в то время) Буем:

«…– В восемьдесят втором на три года, стечением невероятных обстоятельств (о них, этих обстоятельствах – как-нибудь в другой раз, да, и не интересно это), отправили меня военным советником командира парашютно-десантного батальона аэромобильной бригады в Эфиопию.

– Первые дни в Эфиопии чуть не завершились международным скандалом и тюрьмой. Вышли на берег озера, а там до воды метров сорок-пятьдесят – сплошная дичь: от фламинго до банальных чирков. Ты же знаешь Буя – мгновенье и выстрел из пистолета заваливает огромного гуся.

– Из-за гуся, что ли международный скандал?

– Из-за него родимого: выдернули перья, выпотрошили, поставили котелок на огонь. И приплыли, вернее на джипе пожаловало всё командование бригады с их, так называемыми, егерями. Нам просто погрозили пальчиком и пожурили, сказав, что если бы мы были предупреждены о «браконьерстве», то сидеть нам по два года в их тюрьме за этого убитого гуся.

– Что – с первых дней так оголодали?

– Как тебе сказать? Наши «великие» стратеги из посольства отказались от дополнительного питания для советников, от дополнительной экипировки. Они же, то есть мы – все идейные, все партийные, коммунисты, большевики и им, то есть нам излишества совсем, совсем ни к чему.

– И выход – какой?

– Раз в месяц на джипе делегация выезжала в Адисс-Абебу на базар за продуктами. Заодно, и повидать семьи, пересчитать детей у кого они имелись.

– Наверное, отрывались по полной в таких поездках?

– В эфиопских барах спиртное за один раз из бутылки выливалось в стакан по тридцать грамм.

– Что для нашего брата категорически противопоказано.

– Обычно фирменный «трюк» проделывали перед отъездом из столицы. Просили налить джина – самый крепкий напиток в тридцать градусов – грамм двести, выпивали, расплачивались, остальные пять-шесть стаканов оплачивали местные завсегдатаи, восхищаясь от зависти нашими русскими организмами. Местным один наш гранёный стакан – смертельная доза.

– А кубинцы как?

– Нет, кубинцы – крепкие ребята, пили наравне с нами, не уступая. Хотя в корне отличались своим поведением. Приходили в любое питейное заведение, бросали пистолет на стол и их обслуживали не только без очереди, но и совершенно бесплатно. А нам в город запрещалось носить оружие.

– Это в столице, а в поле?

– На «зимних» квартирах охотились на кабанов, ловили сомов в озере – какой ни какой, а подручный этот харч нас очень выручал. На боевых – совсем другое дело. Порой несколько дней подряд всё питание сводилось к одному-двум початкам кукурузы в день. Чаше – в сыром виде. Иногда меняли значки с изображением Ленина у местных мальчишек на два варёных початка всё той же кукурузы. Экипировка чего стоила! Одно одеяло, одна плащ-палатка и одна американская фляга с водой на троих. На меня, на Буя и переводчика. И в такие дни вопрос стоял не какое количество выпить воды, вопрос стоял о том, как будем решать – жребием или голосованием – один или полтора колпачка от фляги воды принять на душу населения.

– Войска как обходились?

– Они в своей пустыне находили какие-то болота, какие-то лужи и притаскивали «цинк» – это где-то ведро воды с осадком ила в половину объёма – и нам первыми давали пить. Пьёшь эту жижу, зная, что она на всё подразделение, и каких усилий стоило оторвать губы и зубы, да, да зубы, которые мёртвой хваткой вцеплялись в край «цинка». Выжили.

– Чем вы-то там конкретно занимались?

– Готовили правительственные войска воевать «настоящим образом». Из Союза каждый тащил всяческие устаревшие наставления, учебники, уставы, разработки. Отрывали обложки, первые страницы с печатями и надписями «для служебного пользования» – по ним и учили местный контингент. Но привезти нужную литературу оказалось мало: по каждой теме должны быть написаны конспекты. Эти конспекты – на бумаге с водяными знаками! (я такую бумагу в Союзе и в глаза-то не видел) – мы «верхнему» военному советнику сдавали на вес.

– На вес?

– Приносили наши опусы к нему в кабинет. Он протягивал руку, и мы на ладонь осторожно водружали эти экзотические листы бумаги с водяными знаками и нашими записями. Начальство многозначительно взвешивало, не читая, и если вес не соответствовал его представлению о качестве написанного, оно, то есть начальство, возвращало конспект на доработку.

– Воевали эфиопы?

– Посылаешь в ночную разведку, утром приходят выбритые, выглаженные, на чистых ботинках роса – всё понятно, где были эти разведчики. Буй, тоже советник командира парашютно-десантного батальона, он подполковником был в то время, разрабатывает план боевой операции с высадкой ночного вертолётного десанта в глубокий тыл сепаратистов. План великолепный во всех отношениях, верх военного тактического искусства, а эфиопы, эфиоп иху мать, банально струсили и отказались от этой операции. Да, что там, операции – почти каждую ночь двое-трое с нашей стороны уходили к противнику. Или другой пример: целый день эти вояки из пушек пытались сбить пулемётчика сепаратистов с господствующей высоты и всё без толку. Буй, вспомнив своё артиллерийское прошлое, предварительно произведя расчеты, с первого залпа накрыл пулемётчика…».

Отрывок из книги «Записки батальонного врача»:

«...Буй. Анатолий Филиппович Буй. Гвардии подполковник. Мой крайний, перед моим уходом в медсанбат, командир батальона в 51-м полку. Мой ровесник. Мой друг. Мой товарищ. И...

...Батальонные стрельбы на полигоне. Дневные стрельбы. Вдруг перешедшие в ночные. А жена не предупреждена – обещал вернуться к вечеру: сын только месяц назад родился: то да сё, короче – вагон и маленькая тележка неотложных домашних дел. И стрельбище не покинуть. Нет такого права. Черным по белому написано (в краткой интерпретации): стрельбы без дежурного врача проводить запрещено!

А ночные стрельбы плавно переходят опять – в дневные. Так что домой появляюсь к вечеру вторых суток. И начинается тихий (ребенок спит) разбор «полетов».

Где? С кем? Был?!. Доброжелателей-то у нас полным-полно во все времена были, есть и будут. На мои попытки оправдательных словес (честных оправдательных) – никакой реакции. Тебя, дескать, видели в городе. В той-то квартире.

В такое-то время. С такой-то бабой (то есть с женщиной). И т. д. и т. п. Пошло мочало – начинай сначала.

Пришлось привозить комбата, замполита, начальника штаба батальона, а заодно – и купленное пианино дочери (на лошади, на телеге!), чтобы прекратились женские инсинуации в мой адрес...

...Мое дежурство по полку – суточное. С девяти утра. До девяти утра следующего дня. И где-то около десяти вечера, в конце рабочего дня (а раньше и не заканчивал свои трудовые, вернее, военные бдения) ко мне в медпункт заходит комбат, подполковник Буй. И между делом, т. е. разговорами за рюмкой чая, сообщает о том, что завтра он «со сранья», с раннего утра, то бишь, поднимает батальон по учебной тревоге. А за тобой (т.е. за мной) он зайдет в пять утра. Чтобы вместе посмотреть на свои войска. Как они будут действовать по сигналу, а главное – как четко и слаженно пройдёт это учебное мероприятие. На том и разошлись. Напоследок я его предупредил.

– Филиппыч! Тебе утром сдавать анализы натощак, так что в твоих кровных интересах разбудить меня завтра в пять утра...

Как обычно, на дежурстве, я просыпаюсь в полшестого утра. Чтобы идти в столовую. Контролировать приготовление солдатского завтрака. Выхожу из медпункта. Иду в столовую. И вижу... Вижу в середине плаца комбата с двумя секундомерами и его непонимающий, слегка обескураживающий взгляд в мою сторону. Сориентировался он моментально.

– Братан, извини! Забыл! Пулей к дежурному по части. Звони домой. К тебе посыльный вот-вот должен подойти.

В трубке раздается заспанный голос жены и, не успев ей ничего сказать, слышу в трубке трели дверного звонка и ее слова:

– Кто-то звонит такую рань – пойду, посмотрю...

Жду. И слышу её голос. Не заспанный. С нержавеющим металлом в каждом слове.

– Там, за тобой посыльный пришел. У вас – тревога! И на каком же, интересно, это ты дежурстве?

Опять с комбатом, замполитом, начальником штаба (но теперь, ясное дело, без пианино) и шампанским едем ко мне…

Вот так на пустом месте, из ничего и рушатся ненадежные семьи. Если нет надежных командиров и начальников. Если нет надежных товарищей.

…В полку появился тренажер, на котором обучаются пускам ПТУРСов (ПТУРС – противотанковый управляемый реактивный снаряд). И что-то у солдат никак на этом тренажере учебные пуски не «пошли». Мимо. Опять мимо. И у офицеров почти такой же результат. Тогда Буй, в то время еще командир батареи этих самых ПТУРСов, в сердцах и говорит:

– Да, я одной левой… ногой завалю этот танк на экране.

Опять скептики (где их только нет!):

– Вот, если бы из настоящего ПТУРСа...

Вскоре представилась и такая возможность. Стрельба из ПТУРСа штатным снарядом по движущемуся танку Т-34, еще военного выпуска.

– Ящик коньяка... и одной левой... ногой уделаю этот танк.

И уделал. И без ящика коньяка бы уделал...».

Ноябрь 2009 года,

Тула.

8 марта 2019 года

50 лет

афганцу

ЕРМОЛОВУ ВЛАДИМИРУ НИКОЛАЕВИЧУ

(Из второй книги «Афганцы Тулы»)

ПОГРАНИЧНИК ЕРМОЛОВ

Ермолов Владимир Николаевич,

родился 08.03.1969

в городе Суворове

Тульской области.

В достопамятные времена небезизвестный Никита Хрущёв, махнув «шашкой», ввёл одиннадцатиклассное школьное образование. В шестьдесят шестом году – единственный выпуск в школе – под этот каток пришлось попасть и мне.

Через двадцать один год (единственный призыв) почти под такое же «новшество» – призывать в ряды Советской Армии студентов окончивших первый курс института, даже при наличии военной кафедры, – наряду с другими попадает и перворазрядник по прыжкам в высоту студент спортивного факультета Тульского государственного педагогического института имени Л. Н. Толстого Владимир Ермолов. Пройдя всевозможные проверки и комиссии, он оказывается в учебном подразделении Хорогского пограничного отряда, что в горах Памира на юге Таджикистана. Акклиматизировавшись и проучившись там три месяца, его направляют в школу сержантов в город Мары, почти в центр пустыни Кара-Кум.

Если в горах Владимир страдал от кислородного голодания, то в пустыне…

Из воспоминаний В. Ермолова:

«...Мары – это большой оазис в пустыне. В двадцати километрах от оазиса – полигон тамошней «учебки». После высокогорной нехватки кислорода совершать марш-броски даже при сорокоградусной жаре туда и обратно для меня – раз плюнуть. Хотя, последнее посещение полигона могло оказаться на самом деле последним – не крайним.

На второй день солнце вдруг резко покраснело, на саманные казармы полигона шквальный ветер обрушил песчаную бурю. Через три дня полигон целиком был погребён под барханом, каких в округе намело видимо не видимо. Еле-еле отыскали нас вертолётчики.

При первых стрельбах на полигоне мы удивлялись протянутым тросам между всеми постройками, восьмиметровой высоты трубами над каждой казармой, сбором отработанной воды (после умывания, после мытья посуды и т. д.) в большую металлическую ёмкость.

С началом песчаной бури мы убедились в дальновидности и предосторожности старожилов. Питьевая привозная вода закончилась в первые сутки, во вторые сутки закончилась отработанная вода (считай – помои) из той самой ёмкости, на третьи сутки собирали ил и через тряпку сосали его. Протянутые тросы не помогали – их тоже замело; поэтому привызывали к «гонцу» верёвку и отправляли за живительной влагой. Воздух в казарму даже через трубу поступал с песком, отгребая который, мы заполнили им большую часть казармы.

Результат нашего заточения – все, даже офицеры и прапорщики, кроме меня, пожелтели: гепатит.

Так что в Хороге перед мандатной комиссией предстал в единстевнном числе.

– Где желаете служить?

– Где Родина прикажет, там и буду служить!

Тот же вопрос повторяет другой офицер, а первый показывает на карту Афганистана, висящую на стене.

– В Афганистане!..

Все четверо радостно заулыбались.

– Вот и ладушки. Запишем: добровольцем изъявил служить в Афганистане...».

И в ноябре восемьдесят седьмого года рядовой В. Ермолов оказывается на пограничной заставе в горах Гиндукуша на границе с Пакистаном.

Продолжение воспоминаний:

«...Держали под прицелом развилку горных троп в глубоком ущелье, по которым из Пакистана доставлялось оружие и продовольствие местным «духам». Если караван был малочисленным, значит – продукты: пропускали беспрепятственно. Большой караван попытайся он прорваться – моментально расстреливался. Всё наше оружие было пристреляно по секторам, а ночью прицелы пулемётов совмещены с переносными РЛС «ФАРА» и прицелами ночного видения. Даже на шевеление мышки реагировала наша техника, не то что – на громадных верблюдов. Одним словом – житья душманам не давали ни днём, ни ночью. Отдать им должное, и они нас обстреливали также и днём, и ночью с противоположной стороны ущелья, метров с шестисот–семисот. В основном, безрезультатно.

В первые дни – нас прибыло восемь человек – сразу ослепли: такой кристальной чистоты снег я ни до, ни после нигде не видел. Пока не доставили тёмные очки – наше снабжение осуществлялось только вертолётами – пользовались закопчёнными стёклами.

Кстати, о снабжении. Всё доставлялось вертолётами, которые лавировали по ущельям, рядом с заставой поднимались, затем находили подходящую площадку и сбрасывали груз. Если боеприпасов на заставе за восемь лет скопилось не меряно, еды тоже хватало, воду замещал растопленный снег, то топливо было на вес золота.

С наступлением зимы мы наглухо перекрыли караванные тропы, не пропуская ни одного каравана. «Духи» установили два ДШК и сбивали наши борты. С прекращением полётов, уголь и дрова закончились через месяц. Стали разбирать деревянную обшивку и перекрытия блиндажей. На себя надевали всё, что оказалось в наличии.

К весне боеспособными остались три офицера, шесть пограничников, прапорщик, два повара и санинструктор. Это – на восемь постов. Ночами по одному человеку заступали всего на два поста, днём – опять же, один человек заступал на один пост.

Однажды, после ночного дежурства, меня поднимают по тревоге, а я спросонья ничего не могу понять – засыпаю на ходу. Пока, суть да дело, выскакиваю из блиндажа и, согласно боевому расчёту, мчусь, вернее, еле плетусь к самой отдалённой позиции заставы. Оказавшись в углублении, начинаю вести огонь по наступающему сверху противнику. Расстреливаю один рожок, расстреливаю второй рожок, расстреливаю половину третьего рожка... По этому же противнику стреляют и пограничники, находящиеся ниже меня, а по ним – «духи». Так я четыре часа находился между двух огней и от неимоверной усталости и бессонной ночи банально уснул. Очнулся от боли – раскалённый от стрельбы автомат, скользнув на обнажённую руку, спас меня от замерзания.

Весной нас благополучно сняли вертолёты – начался постепенный вывод войск из Афганистана. Затем – два месяца в приграничном афганском кишлаке в составе нештатной десантной пограничной заставы. Время было сложное: некоторые банды объявили мнимое перемирие, спустились в кишлаки. Днём – полный Вавилон: «духи», повсюду дети 8–11 лет с автоматами ППШ и винтовками разных стран и времён, внезапные, быстро затихающие перестрелки. Ночью – постоянные обстрелы со всех сторон и вырезанные посты «Царандоя». Наконец перевезли в Хорог, и только изредка на два-три дня стали летать в Афганистан, выполняя поставленные задачи...

Стоп, стоп – чуть не забыл. Зима осточертела, всё обрыдло, стою на посту и слышу какое-то незнакомое стрекотание, поворачиваю голову: вертолёт, неужели, вертолёт, наш вертолёт. Грудь сжало обручем, не могу вздохнуть, боль жуткая и...

Я в райском блаженстве из какого-то шара с высоты наблюдаю, как моё тело распростёрто на снегу, как к нему бежит санинструктор, рядом приземляется вертолёт, другие кружат рядом. И как же не хотелось возвращаться в телесную боль, как хотелось навечно остаться там, в горних высях...».

– Твои «налёты» в Афганистан перед «дембелем»?

Вновь воспоминания:

«...Впятером выходим из-за дувала на центральную улицу кишлака, указательный палец на курке автомата. Из-за другого дувала навстречу нам выходят пятеро басмачей, указательный палец каждого на курке автомата. Вроде – перемирие, но ночью со всех сторон стрельба, а сейчас, днём? Так и идём навстречу друг другу, не спуская глаз, не моргая даже. Повстречались, разошлись, резко повернувшись, продолжили движение – пронесло, обошлось без стрельбы, без жертв.

...Наши рабочие тянули ЛЭП в афганские кишлаки. Нашей группе из шести пограничников доверили сопровождать и охранять десятерых электриков. После обеденного перерыва замечаем – нет одного человека. Туда, сюда, в один двор, в другой, третий – нигде его нет. За банку сгущёнки пятилетний пацанёнок показал, куда унесли нашего бедолагу. Не успей мы ему на помощь, увезли бы его в рабство местные умельцы.

...При очередной стычке с «духами» пулемётная очередь прошла рядом с головой и мельчайшие песчинки от скала резанули по лицу, разрывая кожу и ломая нос. Срочно эвакуировали в душанбинский госпиталь, куда специальным военным самолётом доставили женщину-профессора по челюстно-лицевым травмам, которая заштопала и вправила нос мне и ещё такому же раненому пограничнику...».

Вернувшись в сентябре восемьдесят восьмого года после ранения в Тулу, Владимир, отдохнув два «картофельных» месяца, вновь открыл двери родного института.

Май 2015 года,

Тула.

« назад