В начале года меня избрали первым секретарем горкома комсомола Тулы, а в мае, вместе с группой делегатов Тульской области, еду в Москву на Всесоюзный съезд комсомола. Непередаваемая атмосфера съезда лучших представителей молодежи нашей необъятной страны, многочисленных гостей зарубежных молодежных союзов и организаций, череда бесконечных рапортов и докладов о свершениях молодой поросли Страны Советов невольно заставили каждого из нас задуматься о своем месте в этом бесконечном мире достижений, побед, свершений, подвигов и т.д. и т.п.

Съезд завершил свою работу, делегаты и гости постепенно разъезжались по своим территориям, а меня неожиданно попросили задержаться ещё на день для беседы в международном отделе ЦК ВЛКСМ. Цель не была обозначена, и я это связал с предполагаемым приездом к нам в Тулу зарубежных гостей. Такая практика была в порядке вещей.

На другой день, в назначенный час я вошёл в приёмную заведующего отделом и увидел десятка два крепких молодых ребят моего возраста. В воздухе висела тишина, прерываемая очередной фамилией, приглашаемого в кабинет заведующего отделом.

Выходившие после беседы, с какими-то отрешенными лицами оставались в приемной, ссылаясь на предстоящее общее собрание всех приглашенных.

– Лунев Александр, прошу.

Дверь за мной бесшумно закрыл помощник руководителя, и я оказался в просторном светлом кабинете. За длинным столом для заседаний сидело несколько незнакомых мне более старших товарищей, спокойно разглядывающих меня как снаружи, так, по-моему, и изнутри.

Подробно разобравшись с нюансами моей тогда еще небогатой биографией работы в комсомоле и службы в Советской Армии, старший без вступления и плавных переходов задал простенький короткий вопрос:

– Вы смогли бы поехать в командировку в Афганистан?

Абсолютно не понимая смысла предложенного, не ведая когда и на сколько, зачем, почему, не зная ни единого ответа ещё на 33 вопроса, я просто сказал: «Да…».

Выйдя из кабинета в приемную, ощутил какую-то неведомо откуда навалившуюся тяжесть. В голове мешанина версий и предположений, тело налилось свинцом, отчего очень хотелось к чему-то прислониться и сглотнуть холодной воды.

Потом было общее собрание кандидатов на поездку в Афганистан.

Далее бесчисленные беседы, лекции, наставления. Затем, уже в Ташкенте и Чиртике, на местных военных полигонах началась специальная подготовка: язык, обычаи, нравы афганского населения, основы боевой подготовки и многое другое, что позволяло как-то оценивать уровень индивидуальной готовности каждой персоны – кандидата. Нас было 42, предстояло отобрать 16. Все как один свято верили, что уж его-то отберут обязательно. Не было волнений и у меня. Служба в СА, работа в стройотрядах, комсомольская биография – все вместе взятое придавало дополнительной уверенности в положительном исходе отбора.

Один из полковников, ответственный за спецподготовку, как-то невзначай бросил:

– Впервые вижу таких одержимых, готовых ехать на войну…

В прямую в нашей среде слово «война» не гуляло. Хотя все прекрасно понимали, что готовятся не к службе в Оптиной пустыни. И, тем не менее – ВОЙНА…

В дополнение пришло сообщение от группы наших предшественников, уже находившихся в ДРА, о гибели нашего товарища.

Белорусский парень, Игорь Кулаженко, раненым попал в плен к душманам в провинции Герат. Несколько месяцев его, тяжело больного, таскали по горам и пустыням. В итоге, по завершению боестолкновения с нашими десантниками, которые не дошли до Игоря нескольких сотен метров, маджахеды расстреляли Игоря на краю пропасти.

Эта страшная новость как-то ещё более нас сплотила, куда-то ушла неуместная бравада, притихли наши хохмачи и остряки. Так называемые зачеты, по всему спектру обучающих дисциплин, каждым воспринимались, как экзамены на право называться настоящим мужиком.

Комиссия работала молча. Информации для нас никакой. Кого отберут, кого отсеют – было не ясно до последнего дня.

В день оглашения окончательного вердикта из кабинета руководителя сборов каждый выходил по-разному. Одни – опустив глаза, другие – наоборот, округлив их, третьи выпархивали, словно с выигрышем в «Спортлото». Эмоций, самых-самых разных, было сорока двух оттенков и наименований.

Лучшие едут на войну, худшие разъезжаются по домам!?... Как вам?

Прощальный ужин в казарме, при свечах (что-то не выдержало в армейском электродизеле), запомнился, как прощание одних с другими, с обещанием обязательной встречи по завершению годичной командировки.

Отобранная группа советников улетала в Кабул в день смерти Леонида Ильича Брежнева – 10 ноября 1982 года. Приспущены с черными лентами флаги, соболезнования, нескончаемая траурная музыка – под этот аккомпанемент мы, 16 советников скромно пребывали в гордом одиночестве в аэропорту «Шереметьева-2».

Все рейсы в порту отменили и только наш «Боинг-747», следующий рейсом Лондон–Берлин–Москва–Кабул–Дели должен был приземлиться именно в «Шереметьево-2», забрать этих, уже не очень оптимистично выглядевших парней, и доставить их на службу в Кабул.

Кабул встретил нас мрачным дождливым утром. Сопки, окружающие аэропорт, были затянуты густыми туманами. Никаких тебе встреч, речей, цветов. Все по спартански: в автобус и на инструктаж в Центральный комитет Демократической организации молодежи Афганистана. Небольшое здание в центре Кабула, какие-то закутки-кабинеты. Документы, бумаги, деньги–афгани, пистолеты-автоматы, ну и, конечно же, наши заждавшиеся предшественники, которых мы будем заменять в означенных провинциях зон «Восток», «Юг», «Запад», «Север», «Кабул-Центр».

Мне выпала зона «Восток», состоящая из 3-х провинций, граничащих на вершинах предгорий Гиндукуша с Пакистаном: Провинция Лагман с центром Митерлам, провинция Кунар с центром Асадаб и провинция Нангархар с центром Джелалабад.

«Верховодил» молодежным движением этой «веселой» зоны изумительный грузин Нодар Георгадзе (Племянник Секретаря президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе).

«Веселой» эту зону восточной части Афганистана называли из-за постоянных боестолкновений. По её восточной горной части располагались пакистанские лагеря подготовки борцов за веру и переформирования разбитых отрядов душманов, стягивающихся сюда практически со всей территории ДРА. Вдоль западной стороны зона была ограничена Панджерским Ущельем, где безоговорочно господствовал Ахмад Шах Масуд. С севера, в провинции Митерлам территория обрезалась непреступными горами (4–6 тысяч метров), где безраздельно господствовали пуштунские племена. Ни правительственные чиновники, ни войска туда не проникали (да, по-моему, и не стремились). В лучшем случае договаривались о взаимном нейтралитете (хотя изредка авиационная разведка всё же свидетельствовала о проходах пакистанских и китайских караванов с оружием для бандформирований, растекающихся по всему Афганистану).

Центром зоны «Восток» был, безусловно, очень древний, развитый экономически, крупный город Джелалабад. Его стены помнили воинов Александра Македонского, Чингисхана, Тамерлана. Бесчисленное количество раз его завоевывали персы, турки, индусы, англичане. А он продолжал жить своей неспешной, размеренной жизнью, сохраняя свою самобытность, выступая форпостом восточной части государства, сформировавшегося в своих границах только за период с ХVI по ХVIII века.

К слову, касательно развития истории межгосударственных отношений между Советской Россией и Афганистаном. Афганское руководство признало Советское государство одним из первых на планете. И, начиная с 1919 года, Лениным и Амануллой ханом были подписаны первые документы об уважении взаимного суверенитета и сотрудничестве в различных сферах обоих государств.

Интересный факт в нашей совместной истории – в годы 2-й мировой войны Гитлер пытался по дипломатическим каналам уговорить руководство Пакистана и Афганистана пропустить через территории этих государств несколько горных и полевых дивизий фашистов с целью нанесения внезапного удара в незащищенную нашими войсками советскую Среднюю Азию. Этот факт одновременно втягивал в агрессию Турцию, а также отряды наших соплеменников басмачей, ушедших на территории современных Ирана, Ирака, Сирии в годы гражданской войны. Но руководство Афганистана категорически воспротивилось, как гневным угрозам, так и заманчивым дарам фашиствующей клики. Замечу – это был уже третий шаг афганцев навстречу Советскому Союзу. Второй состоялся ранее, когда Черчиль, в конце 30-х годов пытался собрать коалицию (Англия, Франция, Афганистан, Иран, Турция) для аннексии территории нефтеносных районов Советского Азербайджана под надуманными этническими заморочками приграничных народностей. Вероломство этой затеи раскрыло и выступило на стороне Советского Союза опять же ещё феодальное, неокрепшее, но дружественно настроенное к нам Афганское государство.

Можно было бы об этом и не писать. Но эти факты, как бы приоткрывают занавес над спекуляциями по поводу нашего необоснованного ввода войск в декабре 1979 года (замечу по просьбе сразу трех руководителей ДРА).

И Тараки, и Амин, и Бабрак Кармаль непосредственно обращались с просьбами к Советскому руководству о вводе ограниченного контингента советских войск, об экономической и военной помощи молодому демократическому государству, второму после Турции вставшему на путь демократического развития.

Если с помощью экономического развития и поставками военной техники всё более или менее понятно, то войска самого Афганистана самостоятельно разгромить бандитские формирования, ползущие в страну со стороны Пакистана, Ирана и других мусульманских монархий, не могли. Армия, собранная главным образом из безграмотных крестьян, самостоятельно боевой единицей быть не могла. А потому наемники, натасканные англичанами, турками, саудитами, громили горнопехотные полки и батальоны ДРА с завидным постоянством и скоростью.

После череды внутренних переворотов (Дауда сместил Тараки, Тараки был убит Амином, Амина устранил, не без нашей помощи, Кармаль) в декабре 1979 года афганцы попросили Советскую Армию ввести несколько полков сроком от 3-х до 6-ти месяцев, с целью стабилизации военного положения в стране, укреплении ее оборона способности.

Единства в Советском руководстве в принятии положительного решения по вводу войск не было. Но уж слишком заманчива была идея об укреплении южной границы демократической, дружески настроенной к нам Республики Афганистан. Расчет политического руководства Советского Союза был, прежде всего, направлен на трансформацию экономики отсталого, ещё с феодальными отношениями в провинциях, государства в современную экономику. Поэтому сразу же вслед за войсками 40-й армии в Афганистан были откомандированы сотни экономических и политических советников для становления и укрепления монопартийного государства с развивающейся экономикой.

Врачи, учителя, учёные институтов, милиция, служба безопасности, сельхозпроизводители, строители… Всех отрядов квалифицированных кадров и не перечесть.

Не оружием, а практической помощью в обустройстве страны предполагалось укрепить молодую демократию афганцев.

Задачей комсомольских советников, с которыми занесла меня судьба и ЦК ВЛКСМ – это всесторонняя помощь молодым афганцам в ликвидации безграмотности, выборе профессии, отборе наиболее развитых и способных молодых людей для получения среднего специального и высшего образования в вузах собственной страны и в Советском Союзе. По аналогии с историей 20-х годов Советского государства помогали юношам и девушкам провинций, уездов, кишлаков создавать молодежные союзы – первичные организации. Они и должны были привнести свежую кровь единства в раздираемую противоречиями правящую Народно-демократическую партию Афганистана. И если у зрелых партийцев было достаточно много поводов для взаимных столкновений (даже не всегда мирных), то афганской молодежи мы примерами из своей истории неистово вбивали в головы обязательно мирные решения любых проблем. Причем, главным в нашей работе считалось воспитание в начинающих молодежных функционерах не только самостоятельных, но и обязательно коллективных решений.

В мирных условиях, соглашусь, задача не простая, но не бесперспективная. В военных – тупиковая. Любого активиста за безобидную книжку, прочитанную детям по теме, не связанной с Кораном, могли ночью застрелить, либо зарезать, ещё страшнее вырезать всю его семью, а иногда и весь кишлак. Такими боестолкновениями: стремления к новому и отторжения любых изменений была наполнена жизнь от столичного Кабула до крайнего, затерянного в горах кишлака в несколько дувалов.

Зона «Восток» – это три провинции, 63 уезда, сотни три кишлаков – территория размером с Венгрию. 85% территории горы, на юге немного плоскогорий, и только 6% – обрабатываемая земля. Климат в Нангархаре субтропический. Это позволило ещё во времена Захиршаха построить крупнейший в 50-е годы в Азии ирригационный комплекс. Узбекские, грузинские, таджикские специалисты возвели гидроэлектростанцию, на огромной территории протянули водную канальную сеть, посадили тысячи гектаров цитрусовых культур. Греческие друзья высадили огромные массивы маслин и гранатов. Были созданы сельхозкооперативы с объединенными парками сельхозтехники. Параллельно запустили цементный завод. Немцы из ГДР отстроили сотни километров бетонных дорог, построили домостроительный комбинат, который положил начало быстровозводимому панельному жилью для беднейших слоев крестьянства, лишенного возможности строить свои дома из-за отсутствия средств.

Отстроили десятки школ и лицеев.

Молодые специалисты, прошедшие обучение в Советском Союзе и странах соцлагеря, были главными зачинателями столь желанных местным населением перемен.

Но иначе планировали будущее местного населения «забугорные» партнеры афганцев. Идея размещения в границах территории Афганистана квазигосударства, которое будет кошмарить всю Центральную Азию, это не выдумки советских пропагандистов.

Программа американских провидцев строилась на длительную перспективу и включала в себя:

– восстановление монархического режима;

– широкое внедрение американских военных баз с размещением крылатых ракет «Першинг», радиус действия которых позволял бы «накрывать» территорию СССР в радиусе Киев–Москва–Свердловск–Красноярск;

– тотальное расширение героиновых плантаций с целью дальнейшего продвижения наркотиков в Советский Союз и государства Европы.

Сверхприбыли героиновой индустрии, позволяли бы все сильнее расшатывать устои стран социализма в продолжающейся холодной войне, а наркотики калечили бы миллионы жизней молодых людей. Деморализованная наркотической зависимостью молодежь, которая является основным потребителем героина, уже никогда не сможет адекватно ответить на любой вызов неправедного общества. Более того, чтобы добыть средства на минимальную дозу «герача» и кусок хлеба молодой человек не готов к постоянной занятости в труде, но с лёгкостью возьмет автомат и без особых угрызений совести, вопреки религии, будет убивать себе подобных, у которых можно будет забрать хоть что-то. Ну, а если ему установят гарантированное денежное вознаграждение за каждого убитого «шурави», то есть «советского», он готов на любые лишения, вплоть до участия в бандформированиях, массовые убийства своих земляков во время боевых столкновений с советскими солдатами, размещенными в гарнизонах практически всех провинций.

В течение 2–3 лет из эпизодических боестолкновений с советскими войсками главари бандформирований упакованные огромными капиталами западных хозяев, объявили всем советским представителям «джихад» – войну с неверными в их трактовке, до последнего воина, как своей стороны, так и со стороны нашего военного контингента и советнического аппарата.

Вот примерно на таком фоне, ясно или подсознательно понимая окружающее пространство и граждан обоих государств, населяющих его, мы приступили к самостоятельной деятельности в границах вышеназванных территорий.

В Кабуле мы пробыли всего 2 дня. Мрачный, серый город, повсеместно накрытый сетью блокпостов афганской армии. Постоянно барражирующие в небе боевые вертолеты, короткие, но частые ночные перестрелки. Угрюмый нищий народ.

Неуютный, холодный и голодный отель «Кабул». Слякоть, грязь, промозглый холод на улице и в гостинице. В довесок жесткие рекомендации передвигаться по улице только с оружием. Некоторые из нас умудрялись одновременно носить АКМ, пистолет, два рожка к автомату и две гранаты. Спустя буквально месяц, смотрел на всё происходящее с нами в первые дни командировки, как на угрюмое чудачество неких затейников, находящих в этом мазохизме некое развлечение. Ну да, что было, то было.

На 3-й день, неожиданно, рано утром, буквально выдернув меня из постели, объявился Нодар Георгадзе и назидательным тоном объявил, что через три часа он будет ждать меня на вертолетной площадке Кабульского аэропорта. Вместе с моим переводчиком Насреддином Насреддиновым – актером Душанбинского театра юного зрителя в прошлой мирной жизни, моментально сгребли свой скарб и, одолжив УАЗик у кабульских коллег-советников, помчались в аэропорт.

Площадку, куда «присаживаются» джелалабадские пары МИ-8, мы нашли быстро. Но, кроме 2-х десятков военных, ни Нодара, ни вертолетов не было ещё часов пять. Холодный, промозглый ветер, пустой желудок, грохот садящихся вертолетов – вот неполная картина, заполняющая эту многочасовую паузу перед стартом в нечто, ещё более настораживающее. Словно из-под земли, с невообразимым количеством коробок и сумок, вновь объявился Нодар. Тут же, спустя несколько минут, все вокруг нас задрожало, и прямо над нами завис вертолет, от винтов которого разбрасывало и людей и их нехитрый скарб. Тем не менее «присел» один вертолет, вслед за которым опустился ещё один. Я настороженно поглядывал на ожившую толпу с кучей невероятных размеров чемоданов и сумок и скептически оценивал наши шансы улететь, потому вес чемоданов и сумок у нас на троих, гражданских, превышал не то, что установленную норму в 20 килограмм на человека, а перекрывал её на порядок.

Заполнение полетного листа шло медленно главным образом из-за бестолкового навала будущих авиапассажиров на худенького прапорщика, которому, словно сговорившись, мешали все страждущие улететь. Мы стояли несколько в стороне, а Нодар всем своим видом показывал, что его этот бедлам вокруг вертолета абсолютно не интересует. Когда распахнулись створки задней аппарели второго вертолета, на землю из его чрева посыпались какие – то мешки, узлы, а в довершение, спустили двое носилок с раненными молодыми ребятами, закутанными в заляпанные кровью одеяла. Толпа на время поутихла, но через несколько минут вновь полезли атаковать распахнутую дверь вертолета.

Тем временем подъехала санитарная машина. Мы помогли санитарам и летчикам второго вертолета перегрузить раненых, затолкали в неё разбросанные мешки и узлы. По завершению загрузки санитарной машины, Нодар отвел в сторону одного из летчиков второго борта, что-то ему негромко разъяснил, и через минуту по отмашке командира мы с переводчиком стали грузить свой безразмерный скарб. «Лучшие» представители, толпившиеся вокруг первого вертолета, дернулись было в нашу сторону, но капитан, командир ведомого борта, рявкнул для особо настырных, что транспортируется спецгруз, и посторонним к машине не приближаться.

Как вы поняли спецгруз – это наши бесчисленные коробки, а мы, стало быть, при нем – спецсопровождающие.

Через считанные минуты машины поочередно взревели и потянулись на «рулёжку». Короткий разбег, и мы в воздухе. Весь перелет из Кабула в Джелалабад – это взлет и посадка. Если высоту в 3500 метров мы набирали достаточно долго, то посадка была похожа на отвесное падение. За несколько метров до полосы машины зависли, а спустя минуту, мягко коснулись бетонного полотна. Вырулив на свои стоянки, летчики выключили двигатели, и через какое- то время наступила оглушительная тишина. Вновь распахнулись задние створки люков, и к трапу мгновенно подрулили два УАЗика. Молодые парни быстро перегрузили багаж в машины. Нодар ещё некоторое время о чем-то беседовал с экипажами вертолетов, а в завершении беседы, представил меня летчикам, как своего сменщика. Я, тем временем, не мог оторвать взора от окружающего меня пейзажа Джелалабада. Тепло, солнце, пальмы, цветущие кустарники и деревья. Все вокруг наполнено нереальным покоем, терпкими запахами и красотой. Если бы не сновавшие повсюду военные нашей и афганской армий, то, наверняка, увязал бы всё увиденное с эдемскими пейзажами, в которых обязательно будут проживать безгрешные и святые.

Неделя, отведенная на мою прописку по новому адресу: Нангархар, Джелалабад, поселок советских специалистов Шамархель, пролетела, как один час.

Десятки, а может и сотня самых различных встреч. Нодар перезнакомил меня со всем советническим аппаратом, с военным руководством вертолетного полка и легендарной 66-й мотострелковой бригады, военными советниками 11-й горнопехотной афганской дивизии, с руководителями провинции и города, и наконец, с моими подсоветными ребятами – руководством провинциального и городского комитета ДОМА. Я был представлен и главе мусульман восточных пуштун, которые являются основным населением восточных и юго-восточных территорий.

В обойме обязательных для знакомства лиц отсутствовал лишь командир 66-й бригады Семен Григорьевич Оздоев. Полковник был в провинции Кунар, в ста километрах от нас, где в одном из уездов проходило сверхтяжелое боестолкновение с бандформированиями. Через заместителей Оздоева, Нодар получил разрешение прибыть к нему на КП с новым советником ЦК ВЛКСМ.

Через полчаса в боевом отсеке МИ-24 нас доставили в самое пекло проходящей операции. Увиденное и услышанное в задымленном ущелье, заставило несколько иначе переоценить всё прожитое до этой моей жизненной отметки. Разрывы бомб, снарядов, НУРСов, беспрестанный стрекот автоматов и пулеметов, вой мин, уханье гранат. Раненые – «легкие», «тяжёлые» убитые – «200-ые», раненые – «300-ые»…

Воистину, рай сменился адом. Но, кажущийся ужасным хаос, управляем полковником Оздоевым. Доклады «наверх», приказы нижестоящим командирам – все подчинено единому устремлению: смять и подавить сопротивление «духов», по максимуму сберечь личный состав, добиться немедленной отправки раненых в госпитали.

Стоя в стороне, я вглядывался в панораму боя, каждым нервом реагируя на страшные ноты музыки войны.

До какого-то момента Оздоев вроде бы нас и не замечал, хотя стояли мы с Нодаром в десяти метрах от его радиста. А в ходе переформирования наступающих взводов, полковник громко окликнул нас:

– Ну, что «пиджачки» губки кусаете? Страшно? Бывает и похужей… Этот, что ли твой сменщик, Нодар?

– Да, туляк, нормальный малый!

Ну, если нормальный пусть проставляется. Иначе не пропишем! – перешёл на устало игривый тон полковник.

Нодар мгновенно, неведомо откуда, извлек бутылку коньяка и пару лимонов. Порученец командира быстро накрыл раскладной стол, достал штык-нож, вскрыл банки с тушёнкой и скумбрией, нарезал толстыми кусками лимоны, густо посыпав их солью. Параллельно Нодар разлил коньяк в три кружки.

Первым взял слово Семён Григорьевич:

– Саша, обращаюсь к тебе первому, потому как надеюсь на то, что ты будешь достойным приемником моего лучшего друга Нодара. Мне искренне жаль, что он уезжает, но верю и в твою звезду. Будут проблемы – обращайся. Всем чем смогу… Ну а тебе, Нодар, нас не забывать и здоровым добраться до дома! Будем!!

Под оглушительный залп установок «Град», от которого я потерял дар речи, он не спеша выпил из кружки коньяк, прикусил лимоном и вновь окунулся в мешанину докладов и приказов.

Наше время истекало. Летчик уже орал, что пора. Кратко, но доходчиво, Нодар объяснил мне, что нужно улетать:

– Ему ещё надо отбомбиться по вот той сопке, а он тут с нами застрял.

Мы побежали к вертолёту.

Вновь в бомболюк, привязываемся лямками к стенке пилотов и летим «поздравлять» с моей пропиской представителей моджахедов, окопавшихся на господствующей высоте.

Из-под ног уходит пол – это раскрываются створки бомбового отсека, и ровно расположенные железные трубы, полетели вниз по траектории пикирования вертолета. Один заход, Второй заход на эти же позиции отрабатывается запуском НУРСов (неуправляемых ракет). Третий заход – работа пушек и пулеметов.

Сказать, что было страшно – это ничего не сказать. Раздавленные грохотом двигателей, пушек, взрывами бомб, мы сеяли смерть. Как долетели до аэропорта Джелалабада, я не помню. Только когда летчик отвязывал нас от опорной стенки, я явственно почувствовал, что сам оторваться от лавки вряд ли смогу.

– Ну, что, Александр? Будем считать тебя прописанным! – подытожил мой по-прежнему уверенный в себе Нодар.

– Поехали в Шамархель. Дел ещё немереное количество.

Но всё, или почти всё мы успели сделать. Познакомились с окружающими нас советниками, переводчиками, военными, спецслужбами, широкой линейкой представителей афганской стороны.

Вдвоём с Насреддином въехали в маленькую, однокомнатную, но отдельную квартирку в 2-х этажном доме на 12 квартир. Обзавелись нехитрым домашним скарбом, и к отъезду Нодара, практически были готовы к самостоятельной в меру скромной жизни.

О проводах Нодара рассказывать нужно отдельно, потому что это была целая феерия страстей, чувств и признаний. Если кратко, то хорошего человека и провожали с большим уважением, в высшей степени с поклоном в пол.

Многие его, а теперь и мои, подсоветные плакали. Эти слезы афганских мужчин-пуштунов, наследников представителей славных племен белуджий и момандов, стоят дорогого. Нодар, как-то разом растеряв свою капитанскую уверенность, тоже поблёскивал влажными глазами и приглушённым голосом, как мог, и через не могу, отвечал на благодарные слова своих «подсоветны».

Ровно через семь дней, отведенных ему на передачу дел своему приемнику, рано утром Нодар улетел от нас на Ан-26.

Глядя в след удаляющейся точке самолета, я вдруг осознал, что теперь вся эта махина новой, незнакомой, непонятной, своеобразной жизни, которую всего лишь за неделю успел передать мне Нодар, опустилась на меня неподъемной ношей.

Проводив Надира, сразу же из аэропорта поехал в провинциальный комитет ДОМА. Меня встретил мой «подсоветный» секретарь провинциального комитета Маузеддин. Высокий, смуглый, крепкого телосложения 28-летний пуштун. Он уже относительно неплохо понимал русский язык, но разговорная речь ему пока давалась с трудом. У меня, после могучей спецподготовки, были свои небольшие познания в основной терминологии персидского языка, которые в совместной беседе позволяли нам порой обходиться без переводчика. Но, так как Насреддин был рядом, первое время работали через его познания словесного общения на языке дари.

Государственными языками на том момент в Афганистане были признаны дари (он же таджикский, он же персидский, он же иранский), и пушту.

Наши три провинции были расположены в зоне пуштунских племен. Основным населением были пуштуны, и, стало быть, говорили и писали они на пуштунском языке. Таджики населяли Центр и Север Афганистана. В тех территориях говорили и писали на дари. А чтобы почувствовать разницу между этими языками, так это на наше восприятие сравнение, к примеру, русского и татарского языков, со всеми вытекающими отсюда выводами. Поэтому мой переводчик Насреддин, прекрасно знавший таджикский, худо-бедно домысливал особенности афганской речи и с трудом читал их арабскую вязь. Но говорить, читать, писать на пушту он не мог, поэтому в первое время для меня это было большой проблемой во взаимоотношениях и откровениях с активом ДОМА зоны Восток.

Постепенно, буквально вгрызаясь в дебри пуштунских наречий, а ведь порой два пуштуна из разных племен не могли понять друг друга, мы вышли на подобие перемешанного межнационального языка – русский, дари, пушту. Это позволило вовлекать в круг общений все большее количество активистов не только провинциальных комитетов, но и уездных ячеек.

Такой универсализации общения помогали пропагандистские центры ЦК ВЛКСМ и ЦК ДОМА, которые пересылали нам сотни книг, методичек, десятки дублированных фильмов. Стоит сказать, что наша киноустановка была подлинным другом для местных жителей. На просмотры кинофильмов собирались все ходячие жители уездных городов, поселков, прилегающих кишлаков. Удивляло и то, что в вечернее время, когда действовал негласный закон правления душманов, ни один бандит не посягнул на наших киношников. Более того, наши спецслужбы часто наблюдали в числе «киноманов» одиозные фигуры главарей бандформирований.

Что смотрели? Да, пожалуй, весь репертуар: «Первый учитель», «Волга-Волга», «Как закалялась сталь», «Старик Хоттабыч» и т. д. и т. п. Но главным писком, при полнейшем аншлаге, собирая десятки заявок, был укороченный вариант фильма «Семнадцать мгновений весны» с потрясающим Тихоновым–Штирлицем, и обязательными кадрами хроники войны 1941–1945 годов.

С молодежью работали очень осторожно. Совместно с нашими «подсоветными» фильтровали любые контакты на предмет сотрудничества с органами власти, вступления в молодежную организацию ДОМА, контакты со старшими партийцами из народной демократической партии Афганистана. Не стеснялись и шли за советами к уважаемым богословам, старейшинам родов, муллам, чьи приходы посещали наши «подсоветные».

Со временем вместе с переводчиками мы стали ходить на встречи с перечисленной публикой без оружия, демонстрируя им наше полное доверие, прислушивались к их советам и предложениям. Со своими познаниями социалистического устройства не лезли. Если же они задавали провокационные вопросы или о чем-то смущаясь спрашивали нас, мы старались переводить рельсы на известные вечные постулаты нашей религии и их Корана, основам которого была выделена большая программ в нашей предафганской подготовке.

Именно через доверенные и уважительные контакты с духовенством провинций мы заметили серьёзные подвижки в росте рядов молодежных организаций. Посредством практических, полезных дел для многодетных семей простых мусульман, мы вместе с нашим активом взламывали завесы подозрительности, недоверия, а порой и откровенной вражды.

Звездным часом для меня стало приглашение Главы пуштунских мусульман восточного Афганистана на заседание (джиргу) мулл всех приходов названной территории. Заседание проходило в одном из удаленных от Джелалабада уездов, без участия органов власти провинции, армии и спецслужб.

Повестка их собрания была рассчитана на три дня. В первый день по прибытии, мы просидели на солнцепеке, на удалении в добрую сотню метров от места бесконечной дискуссии мулл, более 8 часов. Дело шло к вечеру, а в горах темнеет очень быстро, мы практически без оружия – автомат и несколько гранат мы оставили в машине под сиденьем водителя, сидим и пытаемся как-то додумывать смысл нашего присутствия. Без еды, а главное без воды наш оптимизм к исходу 8-го часа окончательно иссяк и мы уже всерьёз стали обсуждать проблему возвращения в наши пенаты. Коллективно приняли решение о начале движения к нашему УАЗику, как словно из под земли, перед нами предстал один из помощников Главы этого собрания. Из его объяснения, которое поняли с большим трудом, мы уяснили, что отдельные муллы имеют ряд серьёзных вопросов, как к секретарю провинциального комитета, так и к его советнику.

Дискуссия была по-своему интересна. Удивляло дремучие невежество большинства задающих вопросы мулл. Нам стоило огромных усилий спокойным, ровным тоном, с придыханием, от якобы переполнявшего уважения, равномерно разъяснять наши мирные цели и задачи, а главное – способы их достижения.

В кармане у меня был припасён «козырной туз». Незадолго до этой встречи, на очередном семинаре в Кабуле, куда нас регулярно созывали старшие товарищи, была в числе прочих, поставлена задача подобрать в каждой провинции кандидатуру представителя из состава самых влиятельных мулл для поездки в Советский Узбекистан, в Ташкент на международную встречу мусульманских проповедников. Это предложение я озвучил в конце нашей встречи с муллами, поблагодарил их за теплую и содержательную беседу, и скороговоркой, на память, пробубнив вступление 1-й суры Корана, откланялся присутствующим.

Домой ехали уже темной ночью, с потушенными фарами по горной дороге, то и дело притормаживая, дабы не сорваться в пропасть. Страху натерпелись, не передать.

В Шамархель добрались уже к рассвету. Прознавший про наши ночные похождения партийный советник, устроил мне серьёзную выволочку. Да я и сам понимал, что это действо означало прогулку по лезвию отточенного душманского ножа. Но мы сделали это!!! Уже через день мой подсоветный Маузеддин привез ошеломительную новость. Джирга одобрила участие представителей молодежи всех племен и народностей Восточного Пуштунистана в структурах ДОМА, а в Советский Ташкент было решено направить самого уважаемого богослова этого анклава, правой руки руководителя мулл Зоны Восток.

Об этой истории можно было бы ещё много рассказывать, но поистине, впечатляющ её конец. (см. следущую часть рассказа)

« назад