…Проводив группу до вокзала «Рязань-2», офицер военкомата напутствовал нас: – Подойдёте к военному коменданту Казанского вокзала – для вас забронированы семнадцать плацкартных мест на поезд Москва–Томск. Естественно, никто о будущих слушателях Военно-медицинского факультета у военного коменданта и слыхом не слышал, тем более никакой «брони» для нас не было. – Идите и покупайте на общих основаниях билеты в воинской кассе. То есть – в кассе для военнослужащих, в которой, опять же, естественно, билетов на ближайшую неделю до Томска не оказалось. – До Новосибирска в общем вагоне – билеты найдутся. А там – на «попутке» доберётесь до Томска, – успокоила нас кассирша. Как только поезд тронулся, на столиках появилась снедь – кому что Бог послал, в основном, спиртные напитки различного содержания и различного же литража. Боясь за свои глаза, за всю дорогу к дегустации напитков я так и не присоединился, несмотря на все уговоры своих товарищей. Дескать, едем-то в военно-медицинскую организацию – вдруг там придерутся к моим болезным глазам, и придётся чапать обратно в Рязань. Через сутки пути вся наша компания разбрелась по составу: большинство устроились в плацкартные вагоны, некоторые – в купейные. Так и добрались до Новосибирска, где штурмом взяли подобие электрички, на которой в жутчайшей тесноте добрались до места назначения – город Томск. …Семьдесят второй год. Июль. Город Михайлов. Рязанская область. Первый отпуск (не каникулы) офицерский (не курсантский) после окончания Военно-медицинского факультета. Мне оказана честь быть свидетелем на свадьбе у моего лучшего друга Володьки Кузнецова, тоже лейтенанта медицинской службы, тоже десантника, в то время – Каунасской воздушно-десантной дивизии. Моего однокашника (одногруппника и одновзводника) ещё – с Рязанского медицинского. И койки в общаге в Томске у нас два года стояли рядом. Вот, к нему-то, в Михайлов я и приехал за неделю до свадьбы. А чтобы не отвлекать его от предсвадебной суеты, с утра захватив баклажку самогонки (его мать сотворяла этот напиток почище пятизвёздочного «Арарата»), с местным «населением» отправлялся загорать на Проню. Благо речка протекала недалеко от его дома. И так – каждый день. Семь дней подряд. На восьмой день – кульминация! ЗАГС. Цветы – к «Вечному огню». Цветы – на кладбище, на могилу Володькиного отца… Но перед таким ответственным и сверхважным действом, для взбадривания уставшего организма, для тонуса, для расслабухи, для… Да, мало ли для чего срочно потребовалось принять на грудь граммов сто – сто пятьдесят. Но… Но не коньякоподобной самогонки (честно говоря, за неделю она порядком надоела), а простой советской водки. «Столичной». «Московской». «Российской». Какая, в общем, окажется под рукой. Она стояла к этому времени на свадебном столе. Вся! В зале! В котором был полумрак из-за густых крон деревьев, закрывавших весь солнечный свет. Вся фишка была в том, что выключатель находился не в зале, а перед входом в зал, за дверью (умеют же у нас, если захотят отчебучить что-нибудь заумное). Нажимаю выключатель. Свет не загорается. Щёлкаю ещё раз. Свет опять не загорается. А из зала раздается голос Володьки Кузнецова, голос жениха: – Кто там балуется с выключателем? Я машинально щёлкаю выключателем и задаю ему естественный контрвопрос, совсем не врубаясь в ситуацию: – Ты-то что там делаешь? И опять щёлкаю выключателем. Опять из зала раздается Володькин голос (я его не вижу – не вижу, что он там делает): – Выключи свет! Я тут патрон меняю под большую лампочку. От твоего включения–выключения у меня этим долбанным электричеством пальцы щиплет. Мешает работать. Я ошарашенный сажусь на диван. Меня всего трясет. 220 (двести двадцать) вольт – а ему лишь пальцы пощипывает… Появляется из зала Володька. Включает свет. Праздничный стол сияет во всей своей первозданной невинности. Жених протягивает мне стакан, чокается со мной: – За нас!.. …Ещё в Рязани решили с Володькой Кузнецовым, что в Томске не только будем проситься в десантный взвод, но и в первый же выходной день пойдём записываться в секцию по прыжкам на лыжах с трамплина. В десантный взвод особо желающих попасть и не оказалось, так что мы без труда прошли все медицинские и мандатные комиссии. В первый же выходной день после принятия Присяги мы поехали на окраину Томска, где возвышались трамплины. Чем ближе мы подходили к трамплину, тем он казался всё больше и больше, всё гигантнее и гигантнее, всё зловещее и зловещее. Задрав головы, мы с нескрываемым удивлением и страхом смотрели на это чудовище. Никого не встретив, мы с чувством выполненного долга побрели к остановек автобуса. – Нет, нам такой трамплин не нужен. …Томск. Два года учёбы на Военно-медицинском факультете. В десантном восьмом взводе. Из наших «косопузых», рязанских, в десант со мной пошёл только Володька Кузнецов, с которым подружились ещё на втором курсе. Как и все бывшие студенты из различных институтов, мы – рязанцы, вначале держались по местечковым привычкам. Потом как-то быстро все притёрлись друг к другу и различия пошли по принадлежности к войскам: «погранцы», «десантура», «общевойсковики», «пилюльки» – это фармацевтический взвод. Особых конфликтов, да и не особых тоже, между взводами и не было. С гражданским населением порой приходилось выяснять отношения на повышенных тонах… …Первую заметку в Томске я отнёс в газету «Молодой Ленинец», которую привожу полностью. УРОК ЖИЗНИ В сорок первом ему было семнадцать. И он мечтал стать врачом. Но он стал разведчиком. Вместо того, чтобы взять скальпель, он взял автомат. Вместо того, чтобы лечить людей, он стал убивать.... Это – о моём отце. Именно о нём я говорил, когда накануне полувекового юбилея со дня выступления В. И. Ленина на III съезде комсомола, мы, будущие военные медики, в рамках Ленинского урока провели собрание, основной темой которого был разговор «Почему я хочу стать военным врачом». Перед нами сразу встала большая нравственная проблема: врач – самая гуманная профессия на земле, и война – это противоестественное состояние общества… Профессия военного врача опасна. Но быть членом Ленинского комсомола – значит, невзирая ни на какие опасности и трудности, добиваться победы. Только победы. Победы в операционной и победы в бою. И я хочу, чтобы лет там через двадцать мои дети сказали: – Если бы потребовалось, он взял в руки автомат, как его отец... в сорок первом... Но ему больше повезло. Он хотел, и он стал врачом, военным врачом и всю жизнь держал в руках только скальпель… Н. Макаров, слушатель военно-медицинского факультета …Пятый курс. Май. Часа полтора-два после отбоя. Врываются: в нашу комнату – Володька Колебаев, командир первого отделения; к погранцам – Санёк Крылов, ударник в оркестре агитбригады. Оба из Целиноградского медицинского института. Оба сильно помятые и побитые. – Наших бьют! Весь пятый курс, все, кто находился в это время в общежитии, устремляется на разборку в общагу. Гражданскую. Пошла работа: кто прав, а кто виноват – вопроса не существовало. Раз принадлежишь не к женскому полу, пожалуйста, получи по полной программе! Через полчаса этой грандиозной драки, «чужой» вражеский голос на всю планету передаёт, что в Томске происходит избиение гражданского населения спецвойсками. Через полчаса и три минуты цепочка: Москва, ЦК КПСС – Томск, обком КПСС – начальник ВМФ – дежурный по факультету подполковник Коломеец – замкнулась. Но замкнулась не на дежурном по факультету, а на его помощнике, слушателе шестого курса. Преподаватель кафедры ОМП (оружие массового поражения) в это время, будучи дежурным по факультету, спокойно играл в ассистентской своей кафедры в преферанс со Славой Зиновским (из нашего восьмого взвода) и двумя другими любителями расписать «пульку». Пока в общежитие факультета прибыло начальство, пока незадачливый преферансист бегал по улицам, стреляя из ПМ (пистолет Макарова) в воздух, пока суть, да дело – все слушатели были на своих местах. В койках. Все крепко спали. Никто даже ухом не слышал ни о какой драке. Тем более никто и не участвовал. За исключением Колебаева и Крылова, у которых следы гражданских кулаков на лице ничем нельзя было скрыть. Они же выступали «первым» номером с намного превосходящими силами. Это потом… Для нас наступила «черная» неделя. Каждый день нас опрашивали (или допрашивали?) военные дознаватели, назначенные из преподавателей военных кафедр. Были исписаны горы бумаг. Проведены очные ставки (как в плохом детективе). Через неделю этой бодяги выяснилось, что у каждого есть «железное» алиби из-за отсутствия в ту ночь, в той, гражданской, общаге. Кто был на дежурстве в клинике (вот график дежурств, заверенный зав. отделением), кто нёс службу в наряде (вот график), кто возвращался с последнего двухсерийного с журналом кинофильма (вот билеты), кто коротал ночное время у знакомой девушки (вот её собственноручное, заверенное у нотариуса, признание, что от неё молодой человек ушёл в пять утра), и т. д., и т. п. Выходит, что никакого избиения гражданского населения спецвойсками и не было. О чём и доложили по цепочке в обратную сторону, исключая, естественно, чужой, вражеский голос. Стрелочники? Стрелочниками, по вполне понятным причинам, оказались Колебаев (в последующим главный хирург Ракетных войск стратегического назначения) и Крылов, которые отсидели на гауптвахте по десять суток каждый… …Учился в первом отделении нашего взвода слушатель Мишка Копейкин то ли из Барнаула, то ли из Семипалатинска – не в этом суть. Всякую технику боялся до первобытного ужаса. Поручает ему, к примеру, преподаватель позвонить в лабораторию, расположенную в другой части города, узнать результаты анализов своего больного. Мишка ни за какие коврижки не подойдёт к телефону. Он лучше в своё личное время после занятий пешком метнётся в лабораторный корпус и на завтра принесёт злополучные анализы. Хотя однажды он весь взвод крайне удивил и восхитил. На шестом курсе, проходя «поликлинику» по кафедре факультетской терапии, наш взвод привлекли на вспышку гриппа и других простудных заболеваний в суровую сибирскую зиму (а когда в Сибири зимы бывают не суровыми?). Нас разделили по парам – и вперёд, «на Дарданеллы», к своим больным с полным карт-бланшем: бланки рецептов с печатью поликлиники, бланки листов нетрудо- способности (бюллетени то есть), медицинские карточки. Но не только на шестом курсе, оказалось, что и по жизни слушатели восьмого взвода, десантного отличались от других студентов и слушателей. Ибо другие взводы формировались из студентов двух-трёх институтов, максимум – четырёх, то в десантном взводе оказалось по два-три представителя со всех медицинских институтов страны. Ну, где ты святого найдёшь одного, чтобы пошёл в десант? Поэтому, разделив больных поровну, мы заканчивали свои обходы ровно в два раза быстрее, используя высвободившееся время каждый по своему усмотрению. И Мишка с Валеркой Самсоновым в этом действии ничем от других пар не отличались. Договорившись о встрече после последнего посещения своих больных, они разошлись по квартирам многоэтажного дома. Самсонов с больным старичком справился быстро. Ждёт Мишку пять, десять, двадцать, сорок минут. Проходит час – Мишки нет, промёрзший до мозга костей, Самсонов собирается мчаться со всех ног в поликлинику узнавать адрес мишкиного больного, чтобы прийти тому на выручку. В это в двери подъезда появляется собственной персоной наш Копейкин, облизываясь, как мартовский кот. …– Звоню, открывается дверь, – повторяет свой рассказ Копейкин всему взводу, – стоит в халате моя «больная», лет тридцати. Снимаю шинель, шапку, ботинки, достаю градусник и фонендоскоп, иду за ней в комнату. Не поворачиваясь к ней, говорю: «Раздевайтесь!». За спиной что-то зашуршало. Оглядываюсь – неописуемая, полностью обнажённая моя «больная». Пришлось три раза её «выслушивать» и «проверять температуру». Вот, тебе и тихоня. …Заведующим кафедрой психиатрии в то время был профессор, доктор медицинских наук Красик. Перед Томском он занимал такую же должность в Рязани. Проведя знаменитый «Рязанский» эксперимент по трудовой реабилитации больных, он был переведён в одну из крупнейших больниц Союза такого же профиля главным врачом. Соответственно стал заведующим кафедрой психиатрических болезней Томского государственного медицинского института, где обучались на гражданских кафедрах и мы, слушатели (так официально нас называли) Военно-медицинского факультета. Экзамены по психиатрии мы сдавали, в отличие от других гражданских кафедр, не в клиниках, а на своём факультете, куда приезжала вся бригада экзаменаторов во главе с профессором Красиком. На столе, рядом с тем, за которым восседала экзаменационная комиссия и распластанным веером возлежали билеты, каждый взвод выставлял для профессорско-преподавательского состава «чай» в виде фруктов, конфет, кофе, коньяка. Не ради взятки, не ради какого-то подхалимажа. Уважали мы своих учителей. Так вот, каждый рязанец (а нас и было-то «лечебников» пятнадцать человек всего. Да, и набора в Томск из Рязани было всего три; наш – второй), какой бы вопрос рязанцу не попадался, начинал отвечать именно со знаменитого «рязанского» эксперимента. Всё. На этом экзамен для рязанцев заканчивался. С оценкой «отлично» в зачётке по психиатрии. И начинались ностальгические воспоминания о Рязани: «Нам наплевать на Волгу-мать, на Каму у Казани… Нам на века река Ока – она течет в Рязани!..» Это мы пели, т. е. рязанцы (нас, двое – в восьмом взводе, остальные – в первом взводе, а двое фармацевтов, по-моему, психиатрию-то и не сдавали), с Красиком после экзамена под рюмку «чая»… …Сентябрь 1970 года. После «курса молодого бойца» и принятия присяги – мой первый наряд: дневальный третьей смены «на тумбочке» расположения пятого курса. На этом же этаже находился и курс ППР – партийно-политической работы, или как мы шутили: «поболтали-поговорили и разошлись». В дверь входит начальник курса подполковник Плешаков (кажется, такая была у него фамилия) и пристально рассматривает меня. – Товарищ слушатель, как вам не стыдно, – я съедаю его глазами, не в силах понять такие слова начальника курса. – Не успели прибыть на факультет, как пьяный чуть не сбили меня вчера вечером на улице. Пытаюсь ему объяснить, что вчера заступил в наряд и по определению не мог не только не быть не то что пьяным, но и банально прохлаждаться на улице. – Я ещё с вами разберусь, – махнув рукой Плешаков, отправляется к себе в кабинет. Не успел Плешаков сделать и пяти шагов, как распахивается дверь и в проёме нарисовывается моя копия: такой же овал лица, такой же рост, такие же густые белобрысые кудри плюс улыбка, «хоть завязочки пришей», плюс выхлоп после вчерашнего вечера, – слушатель Китайгородский из 7-го взвода. – Ты, ты, – на этом моё красноречие и заканчивается. …Первый цикл на факультете у нашего взвода проходил по кафедре глазных болезней, и, видя мои глаза, заведующая клиникой сразу оформила меня на стационарное лечение, где мне пришлось продолжать «стационариться» и второй цикл по кафедре госпитальной терапии. Благо обе кафедры располагались в одном корпусе на соседних этажах. Так и жил: занятия вместе со взводом, затем – лечение, обед и до ужина – свободное время (лекции, естественно, я не посещал). Местные «косачи» с первых дней взяли надо мной шефство, потчуя разными домашними деликатесами. Взяла надо мной шефство и больная С., получившая отслоение сетчатки после мотоциклетной аварии. По окончании цикла глазных болезней эта больная С. пригласила меня к себе домой, зная, что моя курсантская форма висит в кабинете кафедры среди плакатов наглядных пособий по глазным болезням. Переодевшись, я спокойно выходил и шёл к ней на квартиру, благо она (квартира) располагалась совсем рядом на первом этаже пятиэтажной хрущёвки. Наши встречи в интимной обстановке продолжались весь мой цикл по факультетской терапии, после коего меня выписали со стационарного лечения, так и не установив причину моего заболевания. К концу ноября меня эти встречи начали, откровенно говоря, тяготить по причине уж слишком навязчивого поведения моей подруги: дескать, пора знакомиться с её родителями; дескать, она подруга сестры заведующего кафедрой военной эпидемиологии полковника Жука и т. д., и т. п. Одним словом, пора было вострить лыжи и отчаливать восвояси, деликатно покинув уютное гнёздышко. Очередной раз, восседая в неглиже на шикарном ворсистом ковре, вдруг вижу, что между тарелками закусок и рюмками бежит громадный таракан. Не долго думая, давлю его большим пальцем правой ноги – брезгливостью никогда не отличался. Что тут началось: поток бранных слов, обзывание меня крестьянином (в принципе-то, крестьяне довольно умные люди). Не буду больше перечислять вылившиеся на меня эпитеты и метафоры: молча оделся и ушёл… по-английски. В дальнейшем эта больная С. пыталась меня «прищучить» полковником Жуком – ничего не вышло. …22 февраля 1971 года пригласили нашу агитбригаду выступить на местном телевидении в прямом эфире (не было тогда передач в записи). Солисты ансамбля Петька Васечко и Славка Грушин пели популярные советские песни, на мою долю выпало читать ранее написанные юмористические рассказы – две штуки. Если ансамблю хватило одной репетиции, чтобы получить «добро» главного режиссёра, то со мной он мучился с утра до обеда, репетируя каждое слово, каждую запятую. – Всё! – терпение режиссёра лопнуло. – Обед. Оставив инструменты (гитары, ударные, трубу), весь состав агитбригады часов в одиннадцать ухал по своим личным делам, чтобы к 16:00 прибыть на «эфир». Мне же никакого резона куда-либо отъезжать не имело смысла – до «эфира» оставалось каких-то час-полтора. Пошатавшись по студии, я пошёл откушать в ближайшее кафе. Открываю дверь и сразу же у ближайшего столика натыкаюсь на главного режиссёра и его помощника, поглощающих обильный обед с изрядной портвешковой дозой. – Садись! – Наливая в пустой фужер напитка, предложил главреж. Тут и официантка подоспела, принеся комплексный обед и – «алаверды» – флакон в 0,75 всё тех же «трёх семёрок». – Всё у тебя получится. – Напутствовали меня монстры местного телевидения. Вечером на факультете все, кто смотрел программу, единодушно признали моё выступление самым лучшим и эффектным, самым, самым… И гонорар за выступление у меня оказался раза в три больше всех остальных вместе взятых шести человек: как никак – авторское исполнение. …На кафедре детских инфекций нам «досталась» преподавательница года на два-три старше меня. Очень фигуристая и симпатичная. Узнав у санитарок её статус-кво, в уме рассчитывая на дальнюю перспективу, вплоть до обмена обручальными кольцами, не долго думая, приглашаю её на очередной вечер отдыха к себе на факультет, аккурат, накануне 8 марта. Получилось, как всегда: человек предполагает и далее – по тексту. За неделю до женского дня ко мне обратилась заведующая клиникой глазных болезней с деликатной просьбой познакомить её старшую дочь – преподавательницу иностранных языков в Томском военном училище связи – с одним из слушателей нашего факультета с перспективой выхода её – дочери – замуж. Мою кандидатуру, в шутку предложенную, она отвергла сразу, припоминая моё полугодовой давности нахождение в оной клинике. За полчаса до встречи с перспективной дамочкой, под руку с искательницей женихов спускаюсь по лестнице со второго этажа в вестибюль здания. И ровно на середине лестницы нос к носу сталкиваюсь… да, да – сталкиваюсь со своей так и не сбывшейся мечтой. Великовозрастная же дочурка через полгода удачно вышла замуж за нашего шестикурсника и укатила от родной мамки. …Июль. Одна тысяча девятьсот семьдесят первый год. Фергана. Стажировка. В Ферганской воздушно-десантной дивизии (расформирована, буквально за несколько месяцев, до событий в Афганистане. Вредительство? Или предательство?) Жара – под сорок градусов Цельсия в тени (а мы в тень-то и не лезли). Нам разрешили ходить в рубашках с длинными рукавами (без кителя, но в галстуках). А вы говорите: «Дубы»! В то время была однообразная, для всей Советской армии форма одежды. Жара ни жара, холод ни холод: рубашка, галстук, китель. В летнее время: ни коротких рукавов, ни отсутствия удушиловки в виде галстука. «Люминь» и «чугуний» – двумя словами. Мы так и ходили: в галстуках, но без кителя. По высочайшему разрешению военного коменданта города Ферганы. Ходили до нашего первого парашютного прыжка (хотя у меня одного из всего взвода – это был четвёртый прыжок с парашютом, три я совершил ещё на первом курсе, в Симферополе). Рождение целых пятнадцати (в том числе и меня) новых десантников отмечали с нашим вэдээсником (офицером Воздушно-десантной службы) старшим лейтенантом Нейманом в ближайшей чайхане. Само собой разумеется, на замечание какого-то гражданского, стоявшего в одних трусах на балконе ближайшего дома, мы отреагировали адекватно. В предельно допустимой жёсткой форме. Этот гражданский на следующее утро тоже ответил в предельно жёсткой форме. Сапоги. Кители. Портупея. И… от него до обеда строевая подготовка под палящим ферганским солнцем на плацу гауптвахты. Этот «Кент в трусах» с вчерашнего балкона оказался военным комендантом города Фергана. Хорошо, что часть отделения – восемь человек (в том числе и я) – отправлялась для дальнейшего прохождения стажировки в город Ош, в Ошский десантный полк. Семь же новоиспечённых десантников в Фергане так все оставшиеся дни (две недели) парились в сапогах, под портупеей… Не зная человека, можно нарваться… …Опять: июль 1971 года. Войсковая стажировка после пятого курса в 105-й гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознамённой дивизии в Фергане. Той самой дивизии, которая в начале 1979 года будет расформирована, а в декабре того же года в Афганистан отправится из Витебска 103-я гвардейская воздушно-десантная ордена Ленина Краснознамённая ордена Кутузова 2-й степени дивизия имени 60-летия СССР. Улавливаете разницу: где Афганистан и Фергана, а где Витебск? Об этом потом, как-нибудь в другой раз. Итак, наша стажировка. Стажировка 1-го отделения 8-го десантного взвода Томского военно-медицинского факультета: две недели всё отделение проходит предпрыжковую подготовку в полном объёме, несколько раз укладывает парашюты – основной и запасной – и совершает прыжок из самолёта Ан-2. После этого половина отделения на дальнейшее прохождение стажировки отправляется в гвардейский парашютно-десантный полк в город Ош, что в Киргизии. В этой половине отделения оказываемся и мы вместе с моим лучшим другом ещё с Рязани Вовкой Кузнецовым. Через неделю мы с ним решаем сделать вылазку на гору, аккурат своей подошвой расположенной по другую сторону дороги от места дислокации полка.

« назад