Общаясь со своим другом Олегом Синицким, постоянно слышу от него рассказы о солдатах и сержантах инженерно-сапёрной роты 345-го отдельного гвардейского парашютно-десантного полка. Однажды он предложил мне включить во вторую книгу о тульских афганцах рассказы бывших своих подчинённых, живущих в Москве.

– Мало ли, что они – москвичи. Они воевали в моей роте. На наших ежегодных встречах не обходится без воспоминаний о той Войне. И твою первую книгу об афганцах поминают добрым словом.

– Олег! – прерываю его «агитацию за советскую власть». – Как раньше я заметил Николаю Зиброву: «Я – автор, или – где?!»…

Поэтому… Поэтому, в этой книге представлены (абсолютно без купюр; исправлены только некоторые знаки препинания) воспоминания Владимира Юденкова, рукопись которого мне любезно предоставил Олег Синицкий.

Юденков Владимир Иванович,

родился 23.02.1963

в Москве.

Краткая биографическая справка:

– механик-водитель инженерно-сапёрной роты 345-го отдельного гвардейского парашютно-десантного полка, гвардии рядовой (Баграм, Афганистан, август 1982 года – июнь 1984 года);

– в 1980 году окончил среднюю школу в городе Калинине (ныне – Тверь);

– в 1989 году окончил Московский автомобильно-дорожный институт;

– награждён двумя медалями «За отвагу».

ЛЁХА БАЯН

Ичетовкин Алексей (Баян),

ротный баянист,

погиб 23 июля 1983 года

в 13 ч. 30 мин. по местному времени.

Светлая память!

Леха, дорогой друг, помню тебя!

Ну, вот, наконец, нашему красавцу БТСу привезли новый двигатель.

Старый почтенно почил в условиях жесткой эксплуатации.

Поставили, начали подсоединять. Я в яме, внизу, через лючки в днище пытаюсь подвести и затянуть трубки, а Лёха поджимает их сверху монтировкой, чтобы я хоть как-то смог наживить штуцеры на резьбу. Кругом броня, места мало, навыков, сноровки не хватает. Получается плохо. Злюсь, нервничаю. Уже час не могу трубку подсоединить. Только, вроде, начинаю затравливать, Лёха дергает монтировкой, и она, сорвавшись, бьёт мне по пальцам.

– Лёха, ты чё, там дергаешься?

– Болван, блин.

Рядом стоит Комарик (Володя Комаров).

Лёха ему подмигивает, на меня кивает:

– Сам, болван, ещё обзывается.

– Чё ты сказал? – Мне внизу плохо слышно, что он говорит.

– Ну, я говорю, что стараюсь. – Кричит мне Лёха.

– Ставь сюда монтировку… вот так… поджимай… стоп… хорош… держи… смотри – только не шевели.

Чуть-чуть захватило резьбу и... бздыть – монтировка соскочила и больно ударила мне опять по пальцам. От злости чуть не плачу.

– Баян, сука, ты чё не держишь? Вылезу, по репе настучу.

Он Комарику:

– Ха, напугал – настучит. Как бы не так, деловая колбаса.

– Ты чё там бормочешь? А?

– Нет-нет, ничего, стараюсь вот, стараюсь, Володь.

Комарик ухохатывается.

Закончили с двигателем. Осталось прибраться, подготовиться к операции. Вроде как, послезавтра выходим. Понадобилась кувалда.

– Лёх, сходи, у ремачей спроси на ненадолго.

Пошел. Сегодня он вообще очень нервный, раздражённый. Уже месяца два длится у нас с ним противостояние. С виду всё нормально, но натянутость отношений нет-нет и даёт знать.

Недовольство его из-за того, что я, будучи, прилетев из Анавы, стал вторым механиком на Лёхином БТСе. А, по сути получилось, что первым. Дело в том, что Лёха до Армии, с техникой дела почти не имел. Был прекрасным спортсменом. Занимался биатлоном. Даже успел поработать учителем физкультуры. Стрелял лучше всех в нашем призыве, но вот техника его не жаловала, хотя он к ней тянулся.

Как-то незаметно он отошёл на второй план, но сдаваться не собирался. Это проявлялось в его периодических вспышках недовольства и раздражения.

Я нашёл кувалду, сделал, что хотел. Успел сходить к другим ребятам, перекурить, перекинуться парой анекдотов.

Лёхи всё нет. Явился. Молча бросил кувалду под ноги.

– Где ты два часа шатался? Я уже всё сделал.

Молча поднялся, взял кувалду, собрался отнести обратно.

– Э, подожди, ты чем недоволен?

И тут его прорвало.

– Так, а ну-ка пошли за колючку, чтобы никто не видел, – говорю я.

Слово за слово, сцепились. Хоть я его и помощнее, ну не драться же? Так, потолкались, поорали друг на друга.

Он высказал все обиды, что накопились у него на меня.

Успокоились.

– Лёх, ну понимаю, тебе обидно, что я чаще, чем ты за рычагами. Но ты же сам видишь, что у меня получается лучше? И я не лезу в наглую, ты сам уступаешь, когда того требует обстановка.

– Лёх, я сын тракториста. Мопеды, мотоциклы, институт технический. А ты биатлонист, физкультурник. Мне, тоже обижаться, что ты стреляешь лучше меня, да и вообще лучше всех?

Смотрю, оттаял:

– Да ладно, Вов, понимаю всё я. Не буду обижаться.

– Лёш, давай так: туда, где опасно, еду я, а назад – ты за рычагами. Поровну. Нормально?

Гляжу, доволен, улыбается. Ну вот, и поговорили по душам.

– Ладно, пойдём, собираться надо.

А Лёха вдруг:

– Володь, а ты ко мне на свадьбу приедешь?

Я чуть не грохнулся.

– Ты чё, Лёх? Нам ещё, как медным котелкам стучать. Дожить надо.

– Ну, это, да. Ну, а приедешь?

– Доживём, приеду, – засмеялся я.

У Лёшки на гражданке осталась девчонка. Любили они друг друга. Ждала его. Но привязался к ней один отморозок. Стал её домогаться. Она ему от ворот поворот. Как получилось, непонятно, но этот парень на мотоцикле, сбил её насмерть. Лёхе, наверное, написали, как было дело. Но он никому больше ничего не рассказывал. Переживал тяжело, молча.

А недавно начал переписываться с сестрой Сереги Демидова – тоже механика нашей роты. Но насчёт свадьбы, почему спросил? Непонятно... В общем, отношения наши потеплели. Раньше, что ни скажу, всё косится. Недавно к тому же, ещё и посмеялись над ним. Опять надулся, как мышь на крупу.

Лёха стал рассказывать, как его на прошлой операции, чуть осколком от мины не зацепило.

– Она, это, у меня под мышкой пролетела. Ага.

– Лёх, кто она? Мина целиком? – смеются ребята.

– Да, нет же – осколок. Вона, мне ещё пулеметный короб с лентами пробило, когда я стрелял. Даже ленту повредило.

– Где, чё ты брешешь?

– Ну, вот смотри – дырка. – Лёха приволок короб.

– Лёх, а вот Сашка видел, как ты в этом коробе отверткой дырочку проковыривал. Мы ещё думали, зачем тебе это надо? Хочешь у ротного ещё одну медаль выпросить?

– Это когда это я отверткой ковырял? А?

Все смеются, всем понятно, что шутим. Но Лёха обижается.

Еще в карантине, в учебном центре, в Фергане, заметили, что он всё воспринимает всерьез.

Утром, ждём построения роты. Гляжу, с серьезным видом, направляется ко мне Лёха. За ним сзади Алексей (Юра Алексеев) и Комарик. Мне делают какие- то знаки и подмигивают.

– Ну, – думаю, – опять Лёху разводят.

А Лёха «руки в боки» и мне негодующе:

– Это правда?

Думаю, что ответить, как ответить? Я же ничего не знаю, о чём речь?

– Это правда, что я тебе свои рваные трусы отдал, а твои забрал?

Я чуть не рассмеялся. Но, глаза в землю, серьёзно:

– Да, ладно, Лёш, ну чего теперь говорить-то?

Лёха взвился:

– Это когда было? Не было же этого.

После зарядки, Комарик с Алексеем подошли к Лёхе и «серьезно» обвинили его в том, что тот поступил со мной не по-товарищески и должен забрать у меня свои рваные, а целые трусы отдать обратно.

Ну, казалось бы, ерунда какая-то, из-за чего тут обижаться? Видно же, прикалываются ребята. Но Лёха воспринял все за чистую монету и начал доказывать, что не делал этого.

Так мало того, они ещё подговорили ребят из других взводов поучаствовать в этом.

– Лёха, ты не прав, так с друзьями не поступают.

– Лёха, ты правильно сделал. Зачем тебе ходить в рваных трусах? Пусть Володька ходит.

– Лёха, а я не знал, что Володька такой чмошник.

Вот, типа этих смешки.

Вроде так себе шутка, а смеялась, нет, ржала вся рота, видя, как Лёха реагировал на это! Потом уже в Баграме у Лёшки, конечно, выработался иммунитет, но иногда он все равно попадался.

Вообще-то, Лёха – чистый, доверчивый, добрый, отзывчивый, отчаянный и очень смелый малый. Простой хороший кировский парень, на таких Русь держится!!!

Скажи ему во время обстрела:

– Лёх, посмотри, что там сзади на силовом? А то температура двигателя поднимается.

Пойдёт, не побоится, даже ничего переспрашивать не будет.

Полк выдвинулся на боевые. На Баграмском перекрестке повернули налево в сторону Кабула. Идём вторыми за командирским БТР-70. Двигатель работает чётко, но на скорости начал греться. Ещё не обкатался. Перехожу на низшую передачу, начинает остывать. Но тогда мы сдерживаем колонну. Ротный принимает решение: мы двигаемся самостоятельно, нас потом встретят. Колонна ушла.

Едем в гордом одиночестве. От катящихся по шоссе минных тралов, которые прицеплены спереди к БТСу, стоит лязг на многие километры. Я за рычагами, Лёха за пулемётом ДШК, как сыч высматривает округу.

Всё-таки непривычно и не очень приятно-то одним, вокруг зелёнка. Мало ли что может случиться. Могут и обстрелять.

Нас встретили. Полк перед Кабулом расположился на ночлег. Подъехали к своей роте. Поужинали.

– Лёх, ложись внизу, в БТСе. Я ещё пока спать не буду.

– Не, Вов, я здесь наверху постелил.

Смотрю, ящики с взрывчаткой раздвинул и сделал себе удобную постель. Посмеялись:

– Ну, прям, королевское ложе.

Я пошёл с ребятами ещё чаю попить. Ночь тихая, болтаем, смеёмся, курим, истории разные вспоминаем. Смотрю, Лёху тревожат шутники, прикалываться начали. Тот злится, только что заснул, а тут разбудили. Ворчит.

– Э, мужики, отстаньте от Лёхи. У НЕГО ЗАВТРА ТРУДНЫЙ ДЕНЬ. – Эти свои слова я запомнил на всю жизнь. Мне ребята потом вспоминали:

– Ты, предчувствовал?

– Да ничего я не предчувствовал, а почему ляпнул, не знаю.

Но почему-то подозрительно заботился о нём последнее время, и назавтра тоже...

На следующий день, рано утром прошли Кабул, и через километров двадцать вышли к месту, которое называлось Пагман.

Ребята-сапёры спешились, начали проверять дорогу. Наш БТС с минными тралами вышел первым в колонне. За мной БТР-70, ротного. Ребята идут впереди, внимательно осматривают дорогу, щупами ищут мины. Я же – чуть в отдалении. Остановился. Сидор-толстый усердно роет землю саперной лопаткой. Заглушил двигатель, с Лёхой подкалываем Сидора:

– Рой, рой глубже – работа у вас, кротов, такая. Смотри мину не пропусти.

Огрызается:

– Не учите, мазурики.

Бросил копать, пошёл вроде бы дальше. Завожу двигатель, тронулся. Смотрю, Сидор позвав Сафара, возвращается. Я остановился. Сафар показывает рукой на ямку, что Сидор выкопал, и они оба засмеялись. Размотали кошку. Выдернули мину – «большую итальянку».

– Ну, чё, Толстый: «не учите его», понимаешь, чуть мину не проворонил. Поорали ему, смехом погрозили кулаком. Но довольные. Хотя бы на этой уже никто не подпрыгнет.

Он потом рассказывал:

– Я чувствую, должна стоять мина, копаю, её нет. Отошёл, сомнения взяли, Сафара позвал, Иди, мол, посмотри, проверь.

Сафар подошел:

– Да, вон – она.

Смотрим: в ямке торчит ребристый краешек мины.

– Я, – говорит, – когда копал, получилось так, что её лопаткой прикрывал и не видел.

Едем дальше, впереди типа лесочка.

Опа, нарвались, нас обстреляли. Ребята залегли. Я опустил сиденье «по-боевому». И уже обзор – через триплексы. Лёха куда-то саданул из пулемёта.

Сидим, ждём, что отцы-командиры решат. Смотрю, Лёха высунулся по пояс и пытается взвести ДШК. А пули-то щелкают.

– Баян, ты чё, сдурел, что ли?

– Вов, он опять клина дал, но я взвёл.

Пулемёт ДШК – хороший, но пыли боится, хватает его тогда всего на один выстрел. Что мы только ни делали. Чем только не чистили. Это потом – в чистом бензине, и все. Конечно износ повышенный, но зато работает. У духов ДШК – любимые пулемёты, хоть и китайского производства, но смазанные работают, как швейные машинки. У них-то: на позиции пыли нет, только чистый горный воздух.

Смотрим, ребята впереди попытались пройти дальше. Завязался бой. Откатились. Поработала артиллерия. Опять не пускают духи. Слушаем рацию: Лесок метров через сто заканчивается, там открытая площадка. И откуда-то оттуда лупят духи.

Мне поступил приказ: Выскочить на открытую площадку. За мной два БТРа. Максимальный огонь вправо, влево. Завожу, на скорости выскакиваю на открытое место. Всё, работу свою сделал. «Курю бамбук», а вы развлекайтесь ребята. Можно закурить. Почему-то заглушил двигатель.

– Лёха, спускайся, покурим.

– Не, не хочу.

Мама родная, что тут началось!!!

Завёл мотор, стал не так слышен грохот боя. Слушаем рацию, по внутренней связи переговариваемся между собой. Так, лишь бы что-то сказать:

– Лёха, ты смотри не высовывайся.

На полуслове разговор прерывается. Вдруг, что-то, как шарахнет по БТСу. Меня сильно швырнуло внутри. Подумал:

– Блин, свои накрыли, что ли, накорректировали, блин.

По рации, как раз слушали корректировку артиллерии.

– Лёха, чем это нас так? Чё молчишь – живой?

Молчание.

Сразу, почему-то пришло, давящее душу, страшное понимание невозвратимости происшедшего с Лёхой. Но, принимать это не хочу. Как ошалелый, ору:

– Баян, блядь, сука, ты чё молчишь? Чё молчишь, спрашиваю? Лёха, я те, блядь, всю морду разобью, если молчать будешь. Отвечай, падла.

За ноги его дергаю, трясу. Ведь только ноги его и видны. Сам-то он выше, в башне ДШК. Смотрю: руки упали вниз, свесились. Стала капать кровь. Потом полилась ручьём вместе с мозгами. Ноги подогнулись, стал оседать. Его левое колено опёрлось на рычаг лебёдки… и всё.

Для меня мир исчез.

– Лёхи нет.

Какие-то голоса в голове. До меня доходит, что идет вызов по рации. Как будто бы через вату, издалека голос ротного:

– 703, я – «Привод», приём. 703, я – «Привод», слышишь меня? Приём.

Как-то туго соображаю, но понимаю, что надо ответить.

– Да слышу. Баян убит.

– Вова, в вас попали из гранатомёта. Двигаться можешь?

И только в этот момент я вновь услышал бой. Очнулся. Всё визжит, грохочет, жужжит, воет снаружи. Почему-то молчит двигатель. Видимо, от взрыва заглох.

Завёл.

– «Привод». Я – 703, двигаться могу.

– Так, Вова, – ротный орет не по-уставному, – слушай внимательно: не высовывайся, чтоб по роже не шваркнули. Правый зажимай вперёд. Молодец. Теперь левый зажимай, вперёд. Стоп... Вова. Спокойно, без паники. Разворачиваемся, уходим.

Правый назад. Стоп. Сам то в триплексы смотрю, то на Лёхины ноги. Вдруг Лёха дергаться стал.

– Баян дергаться стал. Может, не убит ещё, ранен. – Передаю по рации.

– Да, Вова, я понял, понял.

– Левый вперёд. Стоп. Правый назад.

Вокруг творится несусветное. Понятно, что у Лёхи были предсмертные судороги. Отходил. Просто сознание цеплялось за соломинку: а вдруг всё же – ранен?

Спокойный, твердый, но заботливый голос ротного полностью вернул к действительности.

Я понимал, что надо быстрее развернуться на этом маленьком пятачке. Хотя сделать это с трёхметровыми минными тралами, ой, как непросто. Неповоротливый, как корова. На месте не развернёшься. Понимал, что нас сейчас духи стараются всех сжечь.

Вроде удалось развернуться. В триплексы плохо видно. Когда разворачивался, пересек дорогу, а там арык. Сел на брюхо. Твою мать. Вот для духов подарок. Ведь мои тридцать тонн никакой БТР не выдернет. Теперь точно сожгут на хер.

Заднюю. Пошел, давай-давай, родимый. Вылез. Первую, вперёд, чуть левее, вразрез. Давай, сука, выползай. Ору на БТС, будто он живой. Выехали из опасной зоны. Вижу лейтенанта Пахомова и Сидора-толстого с Сафаром. Остановился. Ребята быстро выдернули Лёху из башни, только ноги мелькнули. Я уткнулся лбом в резинку люка. Напряжение немного спало, но всё равно – не в себе. Пахомов склонился надо мной.

– Что с Лёхой?

– Вова, Лёши нет.

Я кивнул, знал, что по-другому и не может быть, если внутри БТСа сосульки из крови с мозгами висят.

– Вова, мы сейчас опять туда пойдем, ты как, сможешь?

И как-то обидно стало, что сомневаются...

– Интересно, а как бы я отказался?

Откажись – и как тогда жить со своими ребятами?

– Смогу.

Затянулся сигаретой. Две пачки высадил, одну за одной, подряд. Бычком прикуривал. Пару затяжек и нет сигареты.

– Один… Эх, Лёха, Лёха…

Отошли подальше. БТС и два наших сапёрных БТРа были все усеяны отметинами от пуль. Поняли теперь, как жужжат с воем, выстрелы от гранатомётов, когда мимо пролетают. Жужжаний много было...

– Товарищ капитан, а если бы духи попали из гранатомета по взрывчатке?

БТС был под завязку загружен: взрывчаткой, минами, зарядами. Ротный, аж подпрыгнул!

– Румыны, ГАЗ-66, срочно, сюда.

Перегрузили взрывчатку, и отправили машину в хвост колонны. С тех пор уже взрывчатку на меня не грузили. Так... ящик-два, на мелкие нужды.

Раньше, все мины, которые на дороге находили, взрывчатка, складировались, на нашем с Лёхой БТСе, чтобы всегда под рукой были. Страшно подумать, что было бы, если бы в это добро угораздило.

Некоторые детали боя стали известны спустя, аж, тридцать лет.

Ведь тогда, о боях, у нас и не принято было разговаривать. Было и было. Всё больше, какие-нибудь прикольные моменты интересовали.

Недавно про этот бой, со своей стороны, мне рассказал Коля Зибров. И многое стало на свои места.

Не понимал: почему духи попали только один раз в наш БТС и не сожгли всех? Ведь, расстреливали-то нас метров с пятнадцати-двадцати.

Знал, что сзади из БТР-70 и БТРД ребята вели огонь по душманам, но то было, как я тогда думал, просто «попугать» духов, не прицельно, в «белый свет, как в копейку».

Оказалось: Коля Зибров сидел в башенке БТРа за пулеметами. И старался обрабатывать цели, которые сам предполагал и которые подсказывали ребята: «Колёк, ударь по тому дувалу, вроде оттуда бьют, пониже, теперь левее и т. д.».

За эти 30–40 минут боя, он расстрелял весь боекомплект двух пулемётов: КПВТ (калибр 14,5 мм) и ПКТ (калибр 7,62мм). Под жесточайшим огнём душманов доставали снаружи с бортов ящики с патронами, и там же внутри, снаряжали пулемётные ленты. А также били из бойниц БТРа из автоматов.

И этот БТР-70 спас всех. Никогда не увидишь на стрельбище такой интенсивной работы. Колька, здоровый, крепкий парень, когда вышел из БТРа, после боя, чуть не упал. Жара, гарь от раскаленных пулемётов и автоматов. На бойницах горели, воняли резинки. Все были чумные, угорели.

У Кольки свело пальцы от кнопок электроспусков пулемётов. Сил не осталось, потому, что крутил башенку КПВТ с бешеной скоростью.

Он молился: «Только бы не подвел КПВТ». Пулемёт хороший, но сложный, капризный. Пулемёт не подвел.

Этот БТР – сама смерть для духов, а нам спасение.

Внутри шла слаженная работа всего коллектива, при постоянном ожидании попадания гранатомёта. После поражения БТСа, попали и по ним. Был очень сильный удар по корпусу. Ну, не духи же с кувалдой развлекались. Видимо выстрел из гранатомета скользнул по наклонной броне, не зацепив взрывателем. Иначе бы он вскрыл БТР, как консервную банку.

Сразу заорали: «Открыть все люки». При закрытых люках, при попадании давлением размазывает тела, что бритвой от брони не отскоблишь. Люки открыли, тоже шугняк – вдруг простыми гранатами закидают. Кусты-то рядом.

Были и прикольные моменты. Володька Балабонкин вёл автоматный огонь. Вдруг он откинулся от бойницы навзничь, бросил автомат, начал извиваться. Корчится, орёт, матерится. Все подумали:

– Балабонку ранило.

Оказалось, от автомата соседнего бойца отлетающая раскаленная гильза патрона попала ему за шиворот, между бронежилетом и голой спиной. И никак сразу оттуда не достать.

Потом смеялись:

– Иди теперь к ротному, пусть представление на орден пишет. Ранение же.

Вот и получается, что Лёшкина смерть предупредила всех. Ребята из БТР-70 и БТРД, под командованием командира роты капитана Синицкого Олега и взводного лейтенанта Пахомова Вячеслава, прикрывая огнём, дали возможность развернуться неповоротливому БТСу. Не дали душманам вести прицельный огонь.

На следующий день, опять пошли тем же маршрутом. Встали перед лесочком. Впереди место, где погиб Лёха.

– Ну, Лёха, вот и я сейчас к тебе приду, теперь моя очередь. Встречай...

Причём спокойно как-то, отстранённо об этом подумал. Почему-то была стопроцентная уверенность, что опять будет жесткий бой.

Вот то место, где вчера погиб Лёха. Вокруг сплошной, страшный лесоповал. Пулями порублены ветки, деревья и кустарники. И никто не стреляет...

Весь дальнейший путь прошли без единого выстрела. Но ожидание, тишина, неизвестность пугают больше, чем сам бой.

Ехал и, смирившись с возможным, разговаривал с Лёхой, как будто бы он был рядом. Как сейчас бы сказал: «было измененное сознание». Реальность изменилась.

Конечно, через некоторое время, все пришло в норму. Но в этом бою, с потерей Лёхи, в сознании что-то изменилось...

Не хватит слов, чтоб в полной мере

Их ратный подвиг оценить.

Они, как свечи, догорели,

А души устремились ввысь.

Не хватит слез, чтобы оплакать

Тех, кто погиб и дал нам жить,

Мы перестали уже плакать,

Но будем помнить и любить.

Любовью можно все измерить,

Любовью можно оценить,

И лишь с любовью можно верить,

И лишь с любовью нужно жить!

Пызин Геннадий, сапер.

БТС – бронированный тягач средний. Сделан на базе танка Т-54. Многофунциональный. В Афганистане был очень востребован. В данном случае использовался, как минный тральщик.

БТР – бронетранспортер.

БТРД – бронетранспортер десантный.

ДШК – пулемет, калибр 12,7мм

Триплекс – смотровой прибор перископического типа.

Анава – кишлак в Панджшерском ущелье, где был расположен батальон нашего полка.

Дух, душман – враг.

Август 2016 года,

Москва–Тула

26 февраля 2018 года – 5 лет

со дня смерти

гвардии майора медицинской службы –

врача медсанбата 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени

Юрия Зацаринного

НИКОЛАЙ МАКАРОВ

(книга «Мои коллеги – военные врачи)

«ДЕД» ИЗ МЕДСАНБАТА

Зацаринный Юрий Семёнович,

родился 04.10.1933

в Самарканде –

умер 26.02.2013

в Туле.

В медсанбате его уважительно звали «Дед». Естественно – за возраст и, конечно же, за неспешную рассудительность и солидность телосложения. В мой первый приезд с больным в медсанбат осенью 1972 года, всего пару месяцев после окончания Томского военно-медицинского факультета, первым меня встретил командир приёмно-сортировочного взвода гвардии майор медицинской службы Зацаринный Юрий Семёнович – тот самый «Дед». Или, как его называл врач эскадрильи гвардии капитан медицинской службы Домбровский, – «страшный человек». «Дед» – понятно, но второе определение?

Проверив запись в медицинской книжке больного солдата, проверив другие сопроводительные документы, Семёныч – так с первого дня стал к нему обращаться – направил, как сейчас помню, меня с больным к хирургу. Практически, не сделав мне ни одного замечания.

Через пару месяцев, находясь вместе с Зацаринным в командировке, я у него поинтересовался, почему Домбровский его так величает.

«Помнишь, – был его ответ, – когда ты привёз своего первого больного в медсанбат, к тебе не было претензий и замечаний, а у нашего общего знакомого постоянно – заметь, постоянно, хотя он и не первый год служит в своей эскадрильи – какие-то недоработки в оформлении документов имеют быть место. И приходится ему делать замечания, а кому нравиться признаваться в своих ошибках. Но, хорошо, тебе сделали замечание, указали на ошибку, помогли разобраться с больным, так на следующий раз будь добр – не повторяй подобных ошибок. Домбровскому же изо дня в день талдычишь одно и тоже. Ты не улыбайся – и до тебя очередь дойдёт: попадёшь ты к нашим «зубрам» на зубок».

«Дед» как в воду глядел. В медсанбате в ту пору практиковали еженедельные – по пятницам – врачебные конференции с привлечением всех врачей десантных частей Тульского гарнизона. Вот где проходили безжалостные «сдёргивания масок», вот где тыкали носом в любую твою погрешность, вот где проходила настоящая учёба врачей войскового звена. И первым начинал еженедельную «экзекуцию» именно Зацаринный, как командир приёмно-сортировочного взвода. Основная масса врачей на такие нелицеприятные разборы не обижалась, порой вступая в «жестокие» споры с оппонентами из медсанбата, отстаивая свои взгляды на диагноз и лечение того или иного больного. Порой такие «разборки» чуть не доходили до «штыковой», споры не умолкали и после конференции, но раздавался голос Семёныча и… – время-то наступало обеденное – все шли пить пиво. А в следующую пятницу всё начиналось сначала.

– Нам, салагам, а мы все перед фронтовиками были салагами, – вспоминает при нашей встрече Семёныч, – военные врачи, прошедшие горнило страшной Войны, многому нас научили. Особенно командир медсанбата гвардии подполковник медицинской службы Семён Моисеевич Аронов. Даже после увольнения из Армии, он ежегодно до своей кончины принимал не самое последнее участие в жизни медсанбата, делясь своими фронтовыми воспоминаниями.

Поэтому и вас старались научить, – он смеётся, – военной медицине настоящим образом.

Мы и не обижались за такую науку.

Краткая биографическая справка.

После окончания в 1955 году четвёртого курса Самаркандского медицинского института, Зацаринный переводится на пятый курс Саратовского военно-медицинского факультета, который оканчивает в 1957 году.

С 1957 по 1982 год – от лейтенанта до майора – служит в частях 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

С 1957 по 1961 год – участник моторизованных парадов на Красной Площади в Москве 1-го мая и 7-го ноября и воздушных парадов с десантированием в Тушино на День Военно-Воздушных Сил.

Совершил около 200 парашютных прыжков.

Награждён медалями.

Март 2011 года,

Тула.

« назад