В ходе встречи Н. Макаров поделился творческими планами на 2022 год и подарил авторские книги «ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО И ЮНОСТЬ ВОЕННОГО ВРАЧА МАКАРОВА», «АРМЕЙСКИЕ БУДНИ ВОЕННОГО ВРАЧА МАКАРОВА», высоко оценённые депутатом.

Отрывок из книги

«ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ»

ТОМСК

…Семьдесят второй год. Июль. Город Михайлов. Рязанская область. Первый отпуск (не каникулы) офицерский (не курсантский) после окончания Военно-медицинского факультета. Мне оказана честь быть свидетелем на свадьбе у моего лучшего друга Володьки Кузнецова, тоже лейтенанта медицинской службы, тоже десантника, в то время – Каунасской Воздушно-десантной дивизии. Моего однокашника (одногруппника и одновзводника) ещё – с Рязанского медицинского. И койки в общаге в Томске у нас два года стояли рядом. Вот, к нему-то, в Михайлов я и приехал за неделю до свадьбы. А чтобы не отвлекать его от предсвадебной суеты, с утра захватив баклажку самогонки (его мать сотворяла этот напиток почище пятизвездочного «Арарата»), с местным «населением» отправлялся загорать на Проню. Благо речка протекала недалеко от его дома. И так – каждый день. Семь дней подряд. На восьмой день – кульминация! ЗАГС. Цветы – к «Вечному огню». Цветы – на кладбище, на могилу Володькиного отца…

Но перед таким ответственным и сверхважным действом, для взбадривания уставшего организма, для тонуса, для расслабухи, для… Да, мало ли для чего срочно потребовалось принять на грудь грамм сто – сто пятьдесят. Но… Но не коньякоподобной самогонки (честно говоря, за неделю она порядком надоела), а простой советской водки. «Столичной». «Московской». «Российской». Какая, в общем, окажется под рукой. Стоящая к этому времени на свадебном столе. Вся! В зале! В котором был полумрак из-за густых крон деревьев, закрывающих весь солнечный свет. Вся фишка была в том, что выключатель находился не в зале, а перед входом в зал, за дверью (умеют же у нас, если захотят отчубучить что-нибудь заумное).

Нажимаю выключатель. Свет не загорается. Щёлкаю ещё раз. Свет опять не загорается. А из зала раздается голос Володьки Кузнецова, голос жениха:

– Кто там балуется с выключателем?

Я машинально щёлкаю выключателем и задаю ему естественный контрвопрос, совсем не врубаясь в ситуацию:

– Ты-то что там делаешь?

И опять щёлкаю выключателем. Опять из зала раздается Володькин голос (я его не вижу – не вижу, что он там делает):

– Выключи свет! Я тут патрон меняю под большую лампочку. От твоего включения–выключения у меня этим долбанным элек – тричеством пальцы щиплет (!!!). Мешает работать (!!!).

Я ошарашенный сажусь на диван. Меня всего трясет. 220 (двести двадцать) вольт – а ему лишь пальцы пощипывает…

Появляется из зала Володька. Включает свет. Праздничный стол сияет во всей своей первозданной невинности. Жених протягивает мне стакан, чокается со мной:

– За нас!..

…Томск. Два года учебы на Военно-медицинском факультете. В десантном восьмом взводе. Из наших «косопузых», рязанских, в десант со мной пошёл только Володька Кузнецов, с которым подружились ещё на втором курсе.

Как и все бывшие студенты из различных институтов, мы – рязанцы, вначале держались по местечковым привычкам. Потом как-то быстро все притёрлись друг к другу и различия пошли по принадлежности к войскам: «погранцы», «десантура», «обще – войсковики», «пилюльки» – это фармацевтический взвод. Особых конфликтов, да и не особых тоже, между взводами и не было. С гражданским населением порой приходилось выяснять отношения на повышенных тонах…

…Пятый курс. Май. Часа полтора-два после отбоя. Врываются: в нашу комнату – Володька Колебаев, командир первого отделения; к погранцам – Санек Крылов, ударник в оркестре агитбригады. Оба из Целиноградского медицинского института. Оба сильно помятые и побитые.

– Наших бьют!!!

Весь пятый курс, кто находился в это время в общежитии, устремляется на разборку в общагу. Гражданскую. Пошла работа: кто прав, а кто виноват – вопроса не существовало. Раз принадлежишь не к женскому полу, пожалуйста, отоваривайся по полной программе!

Через полчаса этой грандиозной драки, «чужой» вражеский голос на всю планету передаёт, что в Томске происходит избиение гражданского населения спецвойсками.

Через полчаса и три минуты цепочка: Москва, ЦК КПСС – Томск, Обком КПСС – Начальник ВМФ – дежурный по факультету подполковник Коломеец – замкнулась. Но замкнулась не на дежурном по факультету, а на его помощнике, слушателе шестого курса. Преподаватель кафедры ОМП (оружие массового поражения) в это время, будучи дежурным по факультету, спокойно играл в ассистентской своей кафедры в преферанс со Славой Зиновским (из нашего восьмого взвода) и двумя другими любителями расписать «пульку».

Пока в общежитие факультета прибыло начальство, пока незадачливый преферансист бегал по улицам, стреляя из ПМ (пистолет Макарова) в воздух, пока суть, да дело – все слушатели были на своих местах. В койках. Все крепко спали. Никто даже ухом не слышал ни о какой драке. Тем более никто и не участвовал. За исключением Колебаева и Крылова, у которых следы гражданских кулаков на лице ничем нельзя было скрыть. Они же выступали «первым» номером с намного превосходящими силами. Это потом…

Для нас наступила «черная» неделя. Каждый день нас опрашивали (или допрашивали?) военные дознаватели, назначенные из преподавателей военных кафедр. Были исписаны горы бумаг. Проведены очные ставки (как в плохом детективе). Через неделю этой бодяги выяснилось, что у всех (!!!) есть «железное» алиби отсутствия в ту ночь, в той, гражданской, общаге. Кто был на дежурстве в клинике (вот – график дежурств, заверенный зав. отделением). Кто нёс службу в наряде (вот график). Кто возвращался с последнего двухсерийного с журналом кинофильма (вот билеты). Кто коротал ночное время у знакомой девушки (вот её собственноручное, заверенное у нотариуса, признание, что от неё молодой человек ушёл в пять утра), и т. д., и т. п.

Выходит, что никакого избиения гражданского населения спецвойсками и не было. О чем и доложили по цепочке – в обратную сторону, исключая, естественно, чужой, вражеский голос.

Стрелочники? Стрелочниками, по вполне понятным причинам, оказались Колебаев (в последующим главный хирург Ракетных войск стратегического назначения) и Крылов, которые отсидели на гауптвахте по десять суток каждый…

…Учился в первом отделении нашего взвода слушатель Мишка Копейкин то ли из Барнаула, то ли из Семипалатинска – не в этом суть. Всякую и всяческую технику боялся до первобытного ужаса. Поручает ему, к примеру, преподаватель позвонить в лабораторию, расположенную в другой части города, узнать результаты анализов своего больного. Мишка ни за какие коврижки не подойдёт к телефону. Он лучше в своё личное время после занятий пешкодралом метнётся в лабораторный корпус и на завтра принесёт злополучные анализы.

Хотя однажды он весь взвод крайне удивил и восхитил. На шестом курсе, проходя «поликлинику» по кафедре факультетской терапии, наш взвод привлекли на вспышку гриппа и других простудных заболеваний в суровую сибирскую зиму (а когда в Сибири зимы бывают не суровыми?). Нас разделили по парам – и вперёд, на Дарданеллы, к своим больным с полным карт-бланшем: бланки рецептов с печатью поликлиники, бланки листов нетрудо – способности (бюллетени то есть), медицинские карточки.

Но не только на шестом курсе, оказалось, что и по жизни слушатели восьмого взвода, десантного отличались от других студентов и слушателей. Ибо другие взводы формировались из студентов двух-трёх институтов, максимум – четырёх, то в десантном взводе оказалось по два-три представителя со всех медицинских институтов страны. Ну, где ты святого найдёшь одного, чтобы пошёл в десант.

Поэтому, разделив больных поровну, мы заканчивали свои обходы ровно в два раза быстрее, используя высвободившееся время каждый по своему усмотрению.

И Мишка с Валеркой Самсоновым в этом действии ничем от других пар не отличались. Договорившись о встрече после последнего посещения своих больных, они разошлись по квартирам многоэтажного дома. Самсонов со своим больным старичком справился быстро.

Ждёт Мишку пять, десять, двадцать, сорок минут. Проходит час – Мишки нет, промёрзший до мозга костей, Самсонов собирается мчаться со всех ног в поликлинику узнавать адрес мишкиного больного, чтобы прийти тому на выручку. В это в двери подъезда появляется собственной персоной наш Копейкин, облизываясь, как мартовский кот.

… – Звоню, открывается дверь, – повторяет свой рассказ Копейкин всему взводу, – стоит в халате моя «больная», лет тридцати. Снимаю шинель, шапку, ботинки, достаю градусник и фонендоскоп, иду за ней в комнату. Не поворачиваясь к ней, говорю: «Раздевайтесь!». За спиной что-то зашуршало. Оглядываюсь – неописуемая, полностью обнажённая моя «больная». Пришлось три раза её «выслушивать» и «проверять температуру».

Вот, тебе и тихоня.

…Заведующим кафедрой психиатрии в то время был профессор, доктор медицинских наук Красик. Перед Томском, занимающий такую же должность в Рязани. Проведя знаменитый «Рязанский» эксперимент по трудовой реабилитации больных, он был переведен в одну из крупнейших больниц Союза такого профиля главным врачом. Соответственно – заведующим кафедрой психиатрических болезней Томского государственного медицинского института, где обучались на гражданских кафедрах и мы, слушатели (так официально нас называли) Военно-медицинского факультета.

Экзамены по психиатрии мы сдавали, в отличие от других гражданских кафедр, не в клиниках, а на своём факультете. Куда приезжала вся бригада экзаменаторов во главе с профессором Красиком.

На столе, рядом с тем, где восседала экзаменационная комиссия и распластанным веером возлежали билеты, каждый взвод выставлял для профессорско-преподавательского состава «чай» в виде фруктов, конфет, кофе, коньяка. Не ради взятки, не ради какого-то подхалимажа. Уважали мы своих учителей.

Так вот, каждый рязанец (а нас и было-то лечебников пятнадцать человек всего. Да, и набора в Томск из Рязани было всего три; наш – второй), какой бы вопрос рязанцу не попадался, начинал отвечать именно со знаменитого «рязанского» эксперимента. Всё. На этом экзамен для рязанцев заканчивался. С оценкой «отлично» в зачётке по психиатрии. И начинались ностальгические воспоминания о Рязани:

«Нам наплевать

на Волгу-мать,

на Каму у Казани…

Нам на века

река Ока –

она течет в Рязани!..»

Это мы пели, т. е. рязанцы (нас, двое – в восьмом взводе, остальные – в первом взводе, а двое фармацевтов, по-моему, психиатрию-то и не сдавали), с Красиком после экзамена под рюмку «чая»…

…Сентябрь 1970 года. После «курса молодого бойца» и принятия присяги – мой первый наряд: дневальный третьей смены «на тумбочке» расположения пятого курса. На этом же этаже находился и курс ППР – партийно-политической работы, или «попиз…», т. е. поболтали-поговорили и разошлись.

В дверь входит начальник курса подполковник Плешаков (по-моему, такая была у него фамилия) и пристально рассматривает меня.

– Товарищ слушатель, как Вам не стыдно, – я съедаю его глазами, не в силах объяснить такие слова начальника курса. – Не успели прибыть на факультет, как пьяный чуть не сбили меня вчера вечером на улице.

Пытаюсь ему объяснить, что вчера заступил в наряд и по определению не мог не только не быть не то что пьяным, но и банально прохлаждаться на улице.

– Я ещё с Вами разберусь, – махнув рукой Плешаков, отправляется к себе в кабинет.

Не успел Плешаков сделать и пяти шагов, как распахивается дверь и и в проёме нарисовывается моя копия: такой же овал лица, такой же рост, такие же густые белобрысые кудри плюс улыбка, хоть завязочки пришей, плюс выхлоп после вчерашнего вечера, – слушатель Китайгородский из 7-го взвода.

– Ты, ты, – на этом моё красноречие и заканчивается.

…Первый цикл на факультете у нашего взвода проходил по кафедре глазных болезней, и видя мои глаза, заведующая клиникой сразу оформила меня на стационарное лечение, где мне пришлось продолжать «стационариться» и второй цикл по кафедре госпитальной терапии. Благо обе кафедры располагались в одном корпусе на соседних этажах. Так и жил: занятия вместе со взводом, заием – лечение, обед и до ужина – свободное время (лекции, естественно, я не посещал). Местные «косачи» с первых дней взяли надо мной шефство, потчуя разными домашними деликатесами. Взяла надо мной шефство и больная С., получившая отслоение сетчатки после мотоциклетной аварии.

По окончании цикла глазных болезней эта больная С. пригласила меня к себе домой, зная, что моя курсантская форма висит в кабинете кафедры среди плакатов наглядных пособий по глазным болезням. Переодевшись, я спокойно выходил и шёл к ней на квартиру, благо она (квартира) располагалась совсем рядом на первом этаже пятиэтажной хрущёвки.

Наши встречи в интимной обстановке продолжались весь мой цикл по факультетской терапии, после коего меня выписали со стационарного лечения, так и не установив причину моего заболевания. К концу ноября меня эти встречи начали, откровенно говоря, тяготить по причине уж слишком навязчивого поведения моей подруги: дескать, пора знакомиться с её родителями; дескать, она подруга сестры заведующего кафедрой военной эпидемиологии полковника Жука и т. д., и т. п.

Одним словом, пора было вострить лыжи и отчаливать восвояси, деликатно покинув уютное гнёздышко. Очередной раз, восседая в неглиже на шикарном ворсистом ковре, вдруг вижу, что между тарелками закусок и рюмками бежит громадный таракан. Не долго думая, давлю его большим пальцем правой ноги – брезгливостью никогда не отличался.

Что тут началось: поток бранных (матерных) слов, обзывание меня крестьянином (в принципе-то, крестьяне довольно умные люди, не чета колхозникам)…

Не буду больше перечислять вылившиеся на меня эпитеты и метафоры: молча оделся и ушёл… по-английски. В дальнейшем эта больная С. пыталась меня «прищучить» полковником Жуком – ничего не вышло.

…22 февраля 1971 года пригласили нашу агитбригаду выступить на местном телевидении в прямом эфире (не было тогда передач в записи). Солисты ансамбля Петька Васечко и Славка Грушин пели популярные советские песни, на мою долю выпало читать ранее написанные юмористические рассказы – две штуки.

Если ансамблю хватило одной репетиции, чтобы получить «добро» главного режиссёра, то со мной он мучился с утра до обеда, репетируя каждое слово, каждую запятую.

– Всё! – терпение режиссёра лопнуло. – Обед.

Оставив инструменты (гитары, ударные, трубу), весь состав агитбригады часов в одиннадцать ухал по своим личным делам, чтобы к 16.00 прибыть на «эфир». Мне же никакого резона куда-либо отъезжать не имело смысла – до «эфира» оставалось каких-то час-полтора. Пошатавшись по студии, я пошёл откушать в ближайшее кафе. Открываю дверь и сразу же у ближайшего столика натыкаюсь на главного режиссёра и его помощника, поглощающих обильный обед с изрядной портвешковой дозой.

– Садись! – наливая в пустой фужер напитка, предложил главреж.

Тут и официантка подоспела, принеся комплексный обед и – алаверды – флакон в 0,75 всё тех же «трёх семёрок».

– Всё у тебя получится. – напутствовали меня монстры местного телевидения.

Вечером на факультете все, кто смотрел программу, единодушно признали моё выступление самым лучшим и эффектным, самым, самым…

И гонорар за выступление у меня оказался раза в три больше всех остальных вместе взятых – шести человек: как никак – авторское исполнение.

…На кафедре детских инфекций нам «досталась» преподавательница года на два-три старше меня. Очень фигуристая и симпатичная. Узнав у санитарок её статус-кво, в уме рассчитывая на дальнюю перспективу, вплоть до обмена обручальными кольцами, не долго думая, приглашаю её на очередной вечер отдыха к себе на факультет, аккурат, накануне 8 марта.

Получилось, как всегда: человек предполагает и далее – по тексту. За неделю до женского дня ко мне обратилась заведующая клиникой глазных болезней с деликатной просьбой познакомить её старшую дочь – преподавательницу иностранных языков в Томском военном училище связи – с одним из слушателей нашего факультета с перспективой выхода её – дочери – замуж. Мою кандидатуру, в шутку предложенную, она отвергла сразу, припоминая моё полугодовой давности нахождение в оной клинике.

За полчаса до встречи с перспективной дамочкой, под руку с искательницей женихов спускаюсь по лестнице со второго этажа в вестибюль здания. И ровно на середине лестницы нос к носу сталкиваюсь… да, да – сталкиваюсь со своей так и не сбывшейся мечтой.

Великовозрастная же дочурка через полгода удачно вышла замуж на нашего шестикурсника и укатила от родной мамки.

…Июль. Одна тысяча девятьсот семьдесят первый год. Фергана. Стажировка. В Ферганской воздушно-десантной дивизии (расформирована, буквально за несколько месяцев, до событий в Афганистане. Вредительство? Или предательство?) Жара – под сорок градусов Цельсия в тени (а мы в тень-то и не лезли).

Нам разрешили (!) ходить в рубашках с длинными рукавами (без кителя, но в галстуках). А вы говорите: «Дубы»! В то время была однообразная, для всей Советской армии форма одежды. Жара ни жара, холод ни холод: рубашка, галстук, китель. В летнее время: ни коротких рукавов, ни отсутствия удушиловки галстука. «Люминь» и «чугуний» – двумя словами.

Мы так и ходили: в галстуках, но без кителя. По высочайшему разрешению военного коменданта города Ферганы. Ходили до нашего первого (хотя у меня одного из всего взвода – это был четвертый прыжок с парашютом. Три я совершил ещё на первом курсе, в Симферополе) парашютного прыжка.

Рождение целых пятнадцати (в том числе и меня) новых десантников отмечали с нашим ВэДээСником (офицером Воздушно-десантной службы) старшим лейтенантом Нейманом в ближайшей чайхане.

Само собой разумеющееся, на замечание какого-то гражданского, стоящего в одних трусах на балконе ближайшего дома, мы отреагировали адекватно. В предельно допустимой жёсткой форме.

Этот гражданский в завтрашнее утро тоже ответил в предельно жёсткой форме. Сапоги. Кители. Портупея. И… от него до обеда строевая подготовка под палящим ферганским солнцем на плацу гауптвахты. Этот «Кент в трусах» с вчерашнего балкона оказался военным комендантом города Фергана.

Хорошо, часть отделения – восемь человек (в том числе и я) – отправлялась, для дальнейшего прохождения стажировки, в город Ош. В Ошский десантный полк. Семь же новоиспечённых десантников в Фергане так все оставшиеся дни (две недели) парились в сапогах, под портупеей…

Ибо, не зная человека, можно нарваться…

…Опять июль 1971 года. Войсковая стажировка после пятого курса в 105-й гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознамённой дивизии в Фергане. Той самой дивизии, которая в начале 1979 года будет расформирована, а в декабре того же года в Афганистан отправится из Витебска 103-я гвардейская воздушно-десантная ордена Ленина Краснознамённая ордена Кутузова 2-й степени дивизия имени 60-летия СССР.

Улавливаете разницу: где Афганистан и Фергана, а где Витебск? Об этом потом, как-нибудь в другой раз.

Итак, наша стажировка. Стажировка 1-го отделения 8-го де – сантного взвода Томского Военно-медицинского факультета: две недели всё отделение проходит предпрыжковую подготовку в полном объёме, несколько раз укладывает парашюты – основной и запасной – и совершает прыжок из самолёта Ан-2. После этого половина отделения на дальнейшее прохождение стажировки отправляется в гвардейский парашютно-десантный полк в город Ош, что в Киргизии. В этой половине отделения оказываемся и мы: мой лучший друг ещё с Рязани Вовка Кузнецов и автор этих строк.

Через неделю мы с Володькой решаем сделать вылазку на гору, аккурат своей подошвой расположенной по ту сторону дороги от места дислокации полка.

Зачем полезли на гору? Банально – посмотреть летучих мышей, которые, по словам полковых старожилов, кишмя кишели в пещерах оной горы.

Восхождение начали где-то в четыре часа пополудня, солнце стояло если и не в зените, то довольно высоко над горой. На полпути к пещерам – всё-таки лезли в гору, не по прямой асфальтированной дороге шли – солнце разом, как по мановению волшебной палочки, скрылось за горой. Ещё минут через десять нас окутала сплошная чернота. Только звёзды и далёкие огни фонарей будто из другой галактики.

Делать нечего – спускаемся по знакомой (или незнакомой?) тропинке. В звёздной подсветке разве разберёшь нужную тропинку. Так и мы в каком-то месте свернули с проторённой дороги и пошли в неизвестность. Хотя фонари также мерцали внизу и звёзды, вроде, оставались на своих местах.

Мы шли, шли и вышли к арыку шириной метра три и заросшего по обеим берегам каким-то густым кустарником. Не долго думая, полностью разделись, взяли одежду и обувь и смело полезли через кусты. На наше счастье ложе арыка оказалось бетонированным, а быстрое течение мы преодолели на одном дыхании. Буром ввинтившись в кусты противоположного берега, с облегчением вздохнули, отряхиваясь от колючек и веток.

Тут и рукой подать до полка. Услышав наш рассказ о форсировании арыка, полковые медики уставились на нас как на зачумленных больных.

– Ребята, да вы родились не в рубашке, а в каком-то противочумном костюме, – протягивая нам трясущими руками (у них-то от чего?) мензурки со спиртом.

– ???

– Ещё никому не удавалось перейти этот арык, тем более ночью, и не быть укушенными змеями, кишащими там в летнее время.

…Зимняя сессия на шестом курсе это – непревзойдённый шедевр авантюр трёх рязанцев (Петька Васечко – неиссякаемый генератор всяческих и всевозможных идей, руководитель агитбригады: первый общевойсковой взвод; Володька Кузнецов, гитарист и я – друзья не разлей вода ещё со второго курса института: восьмой десантный взвод).

В первых числах декабря Васечко «надыбал» информацию, что в клинике детских болезней, где располагалась и сама одноимённая кафедра, к Новому году для больных детей нужны Дед Мороз, Снегурочка и артисты для кукольного спектакля. На следующий день, после обсуждения этой информации, мы отправились в эту клинику предложить свои услуги.

Выслушав нас, заведующая клиникой без обиняков, без экивоков, прямым текстом прямо в лоб, как ударом хлыста, подвела черту:

– Сколько?..

– Досрочно, 31 декабря, с шестым взводом сдать экзамены на «хорошо» и «отлично».

– Замётано, – вздохнув с облегчением (денег же мы не просили), она протянула нам мешок с куклами и сценарий детского спектакля. – Жду двадцать девятого к четырём часам. Снегурочку, надеюсь, найдёте сами.

Почему экзамен 31-го? Ларчик-то открывался просто: в шестом взводе обучался старшина курса капитан Яроцкий, который составлял расписания и занятий, и зачётов, и экзаменов для всего курса. И для своего родного, шестого взвода он поставил экзамен по детским болезням последним из четырёх положенных в эту зимнюю сессию, чтобы также в последний день цикла по этой кафедре и сдать досрочно экзамен, тем самым пяток дней прибавив к отпуску личному составу взвода. И к этому взводу мы – рязанская троица – садились, грубо говоря, на «хвост».

С куклами и сценарием мы, захватив пару 0,75 «трёх семёрок», отправились на квартиру к Петьке (он один из нас был женатым человеком) готовиться к представлению. Собирались у него почти каждый день с обязательными двумя–тремя всё теми же 0,75 «тремя семёрками», так ни разу не открыв сценарий и ни разу не достав кукол.

– Играем «с листа», – бодро произнёс Петька, открывая двери в холл стационара клиники, где нас ждали десятка три больных детишек дошкольного возраста.

Меня сразу переодели в Деда Мороза, придав яркой красной помадой моим щёкам «натуральный» зимний румянец. Снегурочка – подруга Кузнецова – оказалась Деду Морозу под стать.

« назад