12 сентября 1981 года. День рождения моей лаборантки Смирновой Анфисы Ивановны. Ровеснице моей матери, которая еще год назад получила медаль «Ветеран труда». Медаль, вручаемая женщинам в основном после 55-летнего пенсионного возраста.

Сидим. Отмечаем в узком кругу сотрудников лаборатории День Рождения. На мой наивный вопрос (она теперь моя подчиненная, хотя и вольнонаемная, гражданская, не военная), почему нет такой медали и у нее, тем более год прошел с ее пенсионного юбилея, она грустно отвечает:

– Наверное, служащим Советской армии не положено…

Возмущаюсь, напрасно сотрясая воздух:

– У нас что, для служащих Советской армии в стране особые законы?

Обращаюсь к своему непосредственному командиру, майору Хаустову, эпидемиологу дивизии:

– Игорь Иванович, какие-то телодвижения в этом направлении были предприняты?

Отвечает буквально следующее, благо Анфиса Ивановна вышла из-за стола в другую комнату:

– Оно тебе надо?..

На следующий день прихожу к начальнику штаба батальона. Начальник штаба от удивления вытаращил на меня глаза: впервые о подобном слышит.

Командир батальона тоже не в курсе дела. В гарнизонном госпитале также – без понятия.

Добираюсь до начальника отдела кадров дивизии – та же картина!

Круг замкнулся?..

Значит, надо этот круг как-то с другой стороны разрывать.

Иду в Обком профсоюзов медицинских работников. Там популярно объясняют (не посылают!)… какие нужно собрать документы, чтобы моя подчиненная получила заслуженную награду.

Вперед, на Дарданеллы!

Месяц уходит на сбор разных справок, справок для справок, подписей, печатей. Скептики (главный скептик – майор Хаустов, как ни странно?) не верят в мою затею. Никто не верит.

Проходит еще месяц (да, и в то время была бюрократия!) и, аккурат, к Новому году, Анфиса Ивановна получает медаль «Ветеран труда». Награда нашла героя!..

После этого случая мне пришлось целый год быть консультантом ветеранов не только медсанбата, где служил, но и штаба дивизии, других частей.

Стал, конечно же, очень уважаемым человеком, хотя, и не завсклад, понимаешь.

...Без году неделя как перевелся служить в медсанбат. Бактериологом в СПЭВ (СПЭВ – санитарно-противоэпидемио – логический взвод, за время службы в котором название менялось раза три-четыре. Но не в этом суть).

Первое моё врачебное дежурство в медсанбате (сейчас имеет гордое название: «Аэромобильный госпиталь»). Пятница. Окончание рабочего дня. У офицеров и прапорщиков – физическая подготовка. Волейбол. Я сижу в приемном отделении (вначале этот случай хотел описать без кое-каких подробностей, но... истина дороже).

Итак.

Привозят больного солдата из саперного батальона. Болит живот (в моей голове сразу что-то щёлкнуло: «прободная язва»). Укладываю на кушетку. Пальпирую живот. Больной орёт. Сам живот – твердая «доска». Точно. Мысль, неизвестно откуда влетевшая в мою голову ещё до осмотра солдата, оказалась пророческой. Прободная язва!

Иду в спортзал. Говорю хирургу – Валерке Пыхтунову – хирургу от Бога! (мой однокашник по Томску).

– Хорош играть! В приемной – «прободная»!

Игра в разгаре. Мяч мечется над сеткой. Азарт. Как бросить игру? Некогда!

– Смотри сам! Чему тебя учили?

Через десяток минут иду снова в спортзал. Теперь силой уволакиваю его из игры. С неохотой идёт за мной. Мнёт, щупает живот. Опять мнёт. Больной в полудрёме. Что странно – не орет. И живот, вроде, мягкий.

– Не паникуй! Ничего страшного. Простая кишечная колика. Под наблюдение дежурного врача. Под твоё наблюдение. Больного – в палату.

После волейбола – баня. Пивцо. Винцо. Продолжение банкета. Если что – вызывай. Телефоны. Домашний. Ещё – один. Ещё – другой. Адрес. Ещё – адрес. Ещё – другой адрес. Водила знает. Если что, присылай машину.

Все уехали. Остался один. С дежурными медсестрами, с дежурным по части (прапорщик Цьока), с личным составом эвакороты (было такое подразделение в медсанбате – эвакуационная рота), с более полусотней больных (в хирургическом и терапевтическом отделениях). Так что выходит, остался не один.

Делаю вечерний обход. Захожу в палату, где лежит мой «крестник». Он стонет. Ощупываю живот. «Доска»! Твёрдая, жёсткая «доска»! А не мягкие мышцы живота. Консилиум (?) с дежурной медсестрой: надо срочно оперировать.

Двенадцатый час ночи. Посылаю дежурные машины. Одну – за Пыхтуневым. Другую – за операционной сестрой: Любой Деряби – ной.

На первой машине приезжают двое: мой друг-приятель (с Валеркой ещё в Томске забирал его сына с женой из роддома) и Володька Агапов, хирург-анестезиолог.

Идём к больному. Мой диагноз: «прободная язва». Их диагноз: «аппендицит». Кишечной колики, однозначно нет. Всё равно: на стол!

Агапов оперирует. Макаров ассистирует. Пыхтунов осуществляет общее руководство из ординаторской. С дивана, устав от «продолжения банкета» (это моё первое участие в подобной операции, не считая институтских тренировок на собачках. Хирургия – не моя стихия. Ничего тут не поделаешь. Но если Родина прикажет… Не зря же шесть лет учился чему-то в медицинском).

Мы в масках. Больной на столе. Операция началась. Новокаин. Разрезается кожа. Новокаин. Вновь разрез. Новокаин. Вскрывается брюшина. И... фонтан жидкости. Из этого разреза.

Перитонит!!! От прободной язвы!

Санитарка – за Пыхтуневым. Мы с Агаповыми и Дерябиной в напряжении, не зная, что предпринимать дальше.

Возвращается санитарка. Появляется Пыхтунов. Помятый. Небритый. Глаза мутные, красные. Маску держит рукой. Мельком глянув на больного, Агапову:

– К аппарату! – и вышел.

У меня на языке вертится вопрос: «Как он будет в таком состоянии оперировать?»

Через десяток минут он опять появляется в операционной. Он или не он? Собранный, напористый, жестокий, в любую секунду готовый броситься и разорвать в клочья, хищник.

Пыхтунов оперирует. Макаров ассистирует. Агапов – общий наркоз. Операция началась… По поводу прободной язвы желудка.

Я никогда не видел, как настоящие Художники пишут свои картины. Создают Шедевры. Наверное, так же, как оперировал (надеюсь, и сейчас оперирует) Валерка Пыхтунов. Из восьмого десантного взвода Томского военмедфака.

Операция закончилась благополучно. Основные действующие лица: больной – в наркозном сне в послеоперационной палате; хирург с анестезиологом – в ординаторской пишут «оперу»; дежурный врач готовится к встрече командира батальона Белого Валерия Ивановича и начальника медицинской службы дивизии Щербина Владимира Ивановича.

Начинается новый рабочий день.

Приемный покой. Я докладываю о случившемся ночью Щербину (он самый большой медицинский начальник в дивизии). Белый стоит рядом. Рассказываю о ходе операции (только деловая часть, никаких лирических отступлений). И... не понимаю реакции начмеда.

– Как ты смел? Кто приказал? На каком основании? Почему? Бактериолог и оперировать? Его что ли нельзя было вызвать?

Я молча смотрю на Белого: что, дескать, за беспредельщина такая?

– С тобой ещё разберемся! И накажем! По всей строгости! Чтобы неповадно! Другим! А где – эти? Негодяи!

Пытаюсь влезть в гневный монолог Щербина.

– Отдыхают после операции. Заслуженно.

Командир батальона, подполковник медицинской службы Белый Валерий Иванович, мой непосредственный начальник, командирским резким чётким голосом подводит резюме:

– За проявленную смелость и решительность во время несения дежурства объявляю гвардии капитану медицинской службы Макарову Николаю Алексеевичу благодарность в приказе с награждением денежной премией!..

– Служу Советскому Союзу!..

…Ещё о невероятном ранении. И о невероятном везении. Случай анекдотичный: нарочно не придумаешь.

Лето 1982 года. Тесницкие лагеря. Железнодорожная станция «Тесницкое». Погрузка в эшелон тыловой группы Тульского десантного полка, отправляющейся в Гороховицкие лагеря. В район предстоящих учений. В район десантирования. У меня почётная миссия: назначен старшим медиком на эти полковые учения (всего год назад, как перешёл служить в медсанбат – вышестоящую организацию) и также отбываю с этим эшелоном с другими офицерами дивизии.

Личный состав, не задействованный на погрузке, отдыхает кто, как может. Спят. Гоняют футбол. Курят. Слоняются туда-сюда без дела. Повара с ПХД (пункта хозяйственного довольствия) кормят сухарями местного привязанного к дереву небольшого бычка. С острыми рогами.

Один дотошный повар даёт этому бычку покурить. Зажжённую сигарету. И то ли повар растерялся, то ли бычок не знал с какого конца надо брать сигарету, но получилось точно по Чеховскому «Хамелеону». Горящий уголек «бычка» (Здесь: «бычок» – остаток сигареты) попадает в ноздрю настоящему бычку.

Рёв раненого на корриде зверя. Оборванная веревка. Резкое движение головой. С острыми рогами...

Рёв раненого на корриде тореодора. Потоки крови. Руками зажатая мошонка.

В медсанбате, на операционном столе констатировали: повреждена только исключительно (!!!) кожа, кожный покров мошонки. Остальные очень и очень жизненно-важные органы под этой кожей не повреждены. И даже – не задеты.

Мистика?..

…«Разлагались» мы как-то в Ефремове. Перестройка семимильными шагами мчалась по стране, зажигая повсюду пожары межнациональных конфликтов. Очередной раз подняли по тревоге нашу дивизию. Выдвинули войска поближе к аэродромам. И оставили ждать команды «фас». «Тушить» очередной пожар нужно было где-то в Средней Азии.

Команды не было день. Не было два. Не было три. И тогда с подачи взвода СПЭВ (санитарно-противоэпидемиологического взвода, тогда организационно-штатно входившего в структуру медсанбата) затеваются соревнования среди офицеров батальона по различным видам спорта, какие можно было придумать в тесноте казармы.

В общем зачете, где всего-то по штату три офицера, побеждает мой взвод.

Токсиколог, старший лейтенант Пугачев Славка – чемпион по гиревому спорту.

Бактериолог, старший лейтенант Петро Голобородько – чемпион по отжиманию от пола (упал – отжался).

Командир взвода («тире» – эпидемиолог дивизии), майор, т. е. ваш покорный слуга – чемпион по шахматам и по удержанию «уголка» на спинке кровати (спиной, естественно, не на сетку кровати).

По остальным видам… не производились соревнования.

Судьей был начальник медицинской службы дивизии, гвардии подполковник медицинской службы Щербин Владимир Иванович…

…Мой на две трети тёзка – Макаров Николай Васильевич – редактор дивизионной газеты через месяц после возвращения из Афганистана купил «Жигули» последней марки (сейчас уже не помню марку; да, это – и не принципиально).

На второй день, вернее ночь, после покупки он в четыре часа утра (видимость: миллион на миллион, без единой машины во все стороны) поехал встречать жену на Московский вокзал. И, как дисциплинированный водитель, остановился на жёлтый сигнал светофора на перекрёстке Красноармейского проспекта и улицы Фрунзе. И сразу, как фашист гранату, получил удар в багажник своей машины, невесть откуда взявшимся стареньким-престареньким «Горбатым».

Выскочив из «Жигулей», Василич соляным столбом наблюдал, как из нарушителя Багдадского, то есть Тульского спокойствия врассыпную улепётывали нетрезвые, как оказалось впоследствии, угонщики этого самого «Горбатого».

«Жигули» ещё не были застрахованы.

…Будучи заместителем начальника медицинской службы дивизии, формально имел в подчинении и командира медсанбата Витьку Казанцева, вернее – гвардии подполковника медицинской службы Казанцева Виктора Иннокентьевича, своего давнего сослуживца и товарища.

По делу службы, иногда и по личным вопросам обращался к нему за помощью. Надо отдать ему должное – никогда ни в чём не отказывал.

… – Витьк, – прямо с порога его кабинета беру быка за рога, – завтра с утра нужна грузовая машина: отвезти стройматериалы на дачу.

– Не вопрос, – он что-то пишет себе в блокнот, – приходи к подъёму и забирай ГАЗ-66: я внесу машину для тебя в наряд.

И в продолжении разговора:

– По коньячку?

Смакуя лимон, вдруг проскочила мысль: «Не зайти ли, на всякий случай, в батальон связи к своему другу детства зампотеху Серёге Егункову касательно перестраховаться и заказать и у него на завтра машину».

…В шесть тридцать следующего дня с дежурным по медсанбату изучаю наряд на машины, где синим по белому написано: «ГАЗ-66, номер такой-то, водитель такой-то, старший машины – майор Макаров». Сразу вызываю водителя.

– Товарищ майор, – с машины как неделю назад двигатель отдали в ремонт.

– Не понял? Она же мне запланирована.

– Алексеич! – вступает в разговор дежурный по части старший прапорщик Сорока, – ты что – Казанцева не знаешь?

Чертыхаясь, иду в батальон связи, благо – рядом. Там под парами у КПП стоит запланированный для меня ЗиЛ-130, на коем и совершил свои личные дела, уложившись до начала рабочего (служебного) дня.

…Служил в медсанбате прапорщик Капитонов. Среди друзей – «Братиш». Завсклад, т. е. начальник склада «НЗ» медикаментов! Ростом – метр пятьдесят с фуражкой. Уважаемый человек!

...Из округа вдруг нагрянула неожиданная проверка, а контрразведка в этот раз не сработала должным образом; да и они, эти проверяющие, оказались беспардонно-бессовестными, мягко говоря, – не предупредили заранее о своем неожиданном визите. И приехали они проверять в основном «НЗ», в частности, «НЗ» медицинское, в том числе яды, наркотики, спирты.

Вот, спиртов-то как раз... может и недоставало. А может, были и излишки (смех в зале!).

Капитонов несёт из аптеки с третьего этажа на склад по лестнице полупустую (или наполовину полную?) двадцатилитровую бутыль со спиртом (или только с запахом спирта?) для измерения количества и качества имеющейся в ёмкости жидкости (может и спирта!).

По закону жанра, на лестнице между третьим и вторым этажом, Братиш спотыкается. Падает. Падает и бутыль с чем-то. У прапорщика – синяк. Бутыль невредима, цела-целёхонька, проклятая.

Опять, по закону жанра, на пролете лестницы, между вторым и первым этажом, Братиш падает. У прапорщика – очередной синяк. Бутыль, проклятая, насмехается над ним, вот, зараза.

Дальше Братишу отступать некуда. Впереди – склад, дверь на склад, где его ждут проверяющие, недовольные его длительной задержкой.

Законы жанра зачем-то ведь существуют. Не могут эти законы идти против советского, умудренного богатейшим опытом, прапорщика. Завсклад, к тому же. Не может какая-то судьба-злодейка диктовать свою волю советскому прапорщику. Завскладу! Не может!

Капитонов, подняв бутыль над собой, изо всех сил бросает злосчастную на бетонный пол. Звон стекла. После этого падает сам. Стоны прапорщика (очередной синяк – Станиславский с Немирович-Данченко отдыхают). И... запах (!!!) спирта. Его, родного, запах. Запах целых (!!!) двадцати литров спирта, (хотя спирт и измеряется в килограммах и граммах, а не в литрах. Но это – так, к слову сказать, ради эрудиции читателя).

Как всегда, проверка была сдана на «хорошо» и «отлично». И проверяющие – ничего, своими мужиками оказались, всё понимающими, тоже умудренные богатым опытом. Знакомые, не понаслышке, с законами жанра...

...Теплый субботний августовский вечер. Где-то около восьми часов. Прапорщик Капитонов – дежурный по медсанбату. Дежурный по части. В портупее с кобурой. В кобуре – пистолет «Макаров» – «ПМ». И две снаряженные обоймы. Боевыми патронами. На руке – красная повязка с белыми буквами: «Дежурный». Тишь и благодать. Пора и телевизор в «Ленинской комнате» вместе с личным составом смотреть.

Эту вот умиротворенную, после сытного ужина, идиллию вдруг нарушает какой-то гражданский. В мятом, замызганном, с пузырями на коленях трико, в шлепанцах на босу ногу, небритый, опухший, с красными глазами, буром прущий мимо дежурного к лестнице. Нагло игнорирующий почти офицера, находящегося при исполнении.

– Ну, ты, мля, Братиш! Куда, мля, Братиш, на фиг, прёшь?

Надо отдать должное прапорщику Капитонову: на этих словах вся ненормативная его лексика и заканчивалась. Не чета другим виртуозам в погонах.

Гражданский опешил. Вроде, как и конфузится. И всё же, глядя на помеху под ногами, сам, не ожидая, гаркает:

– Ты, что, мля, Братиш? Командующего не узнаешь?

Этим ли смутить дежурного прапорщика, спокойно расстегивающего кобуру:

– Много вас тут таких, мля, Братиш, «командующих» ходит! Ты – кто? Пьянь! А наш Командующий? Орел! Беркут! Тоже мне, понимаешь, мля, Братиш...

Вдруг, со второго этажа (как потом выяснилось – увидел в окно «ЗИМ» Командующего) раздаётся громовой голос командира батальона, майора медицинской службы Золотова Валерия Павловича:

– Т-о-в-а-р-и-щ Командующий!..

Вслед за голосом перед Командующим вырастает Золотов, ростом под стать Василию Филипповичу.

– Вольно!

Братиш с открытым ртом и наполовину вытащенным из кобуры пистолетом стоит соляным столбом. Лихорадочно перебирая в уме варианты наказания.

– Этому! – Командующий, небрежно кивнув на дежурного, начинает подниматься по лестнице вместе с командиром батальона. – Десять суток! Ареста! За незнание своего Командующего в лицо. Ещё пройдя пару ступенек:

– А за то, что командующего назвал «Орлом», – объявляю амнистию. За «Беркута» – благодарность!

– Служу Советскому Союзу!

Братиш стоит навытяжку перед своим Командующим, никак не ожидая такого благополучного для себя исхода.

Ларчик, как всегда, открывался просто. Генерал армии Маргелов Василий Филиппович на своем «ЗИМе» ехал из Крыма после отпуска. Перед Москвой решил заехать в попутный медсанбат хлопнуть одну, вторую, третью рюмку пятизвездочного чая.

Вот такие, мля, Братиш, дела...

…Полковник Сердечный – командир дивизии. У меня должность – эпидемиолог дивизии. «Тире» – заместитель начальника медицинской службы дивизии. Примечания – командир санитарно-эпидемиологического взвода. Этой же – 106-й гвардейской дивизии. Тульской дивизии.

Одна тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. 40-летие Великой Победы. Готовится грандиозный Парад. В Москве. На Красной площади. Наша дивизия тоже готовится. На Ходынском поле (в то время более употребительное слово – «на Парадной площадке»). Два полка. Рязанский полк и Костромской полк. Рязань – на БМД весь личный состав. Кострома – пешая коробка.

На этом знаменитом поле собран весь цвет Советской армии. Собраны все те, кто 9 Мая в торжественном марше пройдёт по Красной площади. На Ходынке войска собраны для тренировки, чтобы пройти и проехать по Главной площади Державы как подобает внукам Победителей. Наших Победителей!!!

Почти ежедневно из частей, с зимних квартир, с мест постоянной дислокации на Парадную площадку кто-то обязательно приезжает. Что-то забыли… Что-то не то взяли… В общем, обычные – текущие дела. И всех приезжающих встречает недремлющее око специалистов-эпидемиологов из окружного СЭО (санитарно-эпидемиологического отряда, в переводе на гражданский язык – СЭС).

Чтобы при обнаружении какой-либо заразы, какой-либо инфекции сразу изолировать потенциального больного. И сразу, что немаловажно, тут же доложить командующему (!) округом. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для командиров-начальников провинившихся.

И опять… Его величество случай. Не успевает полковник Сердечный прибыть на Ходынку, как на первом совещании его поднимают при всех офицерах (Вот, оно – откуда хамство-то!) и начинают предъявлять «предъяву».

В чём суть? Из Рязани выезжают два «УРАЛа» с имуществом. Два водителя. Два прапорщика – старшие машин. Их всех, четырех человек, раздевают в медицинском пункте полка, в Рязани. Придирчиво осматривают на предмет кожных заболеваний и педикулеза (в простонародии: проверяют на «вшивость». Да, да, и в Армии Советской бывали случаи вшивости. Прачечные-то тогда были только в городе, общего пользования. Со всеми выводами). Врачи дают «добро». Заполняют медицинские книжки. Всё чисто. Все здоровы. Можно ехать! Но! Но… на выезде из Рязани машины останавливаются. Водители из-под сидений достают спрятанные тельники: грязные, вшивые тельняшки.

И… какой же уважающий себя десантник появится среди всякой разной там «мобуты», без в полоску грудь? Без своей визитной карточки? Карточки принадлежности к армейской элите? Шалишь, братиш! Даже при минусовой температуре, даже когда до приказа Министра обороны на переход на летнюю одежду более месяца западло являться, куда бы там ни было, тем более на Парадную площадку в белых кальсонных рубахах. Одень ещё на десантуру белые тапочки. Будет полный комплект.

На парадной площадке их в аккурат и обнаруживают офицеры окружного СЭО: «Здрасте, пожалуйста! Милости просим. Огребите, Фёдор Иванович, по первое число. По полной программе!»

Комдив, ясень перец, дело так не оставляет, не пускает это безобразие на самотек и перед его громом и молниями предстает, находившийся там мой непосредственный начальник, подполковник медицинской службы Хаустов Игорь Иванович.

Мой начальник, мой одногодок, выпуска Ленинградской военно-медицинской академии семьдесят первого года (мне потом рассказали об этом) начинает всю вину (какую вину-то?) валить на меня (свой-то орган сидения ближе к телу, тем более перед разбушевавшемся комдивом). Дескать, он, Хаустов, тут ни при чём. Абсолютно! Это там, в Туле (хотя солдаты – оба солдата! – прибыли из Рязани) не досмотрел, совершил оплошность, «я накажу», его заместитель, эпидемиолог, тудыть его растудыть, майор Макаров. (Тот самый Макаров!?!) Да, да, тот самый!.. Ну, погоди! (Наверное, Курляндский сплагиатил этот слоган для своего бессмертного мультика. Или Сердечный сплагиатил?)…

По приезду в Тулу Сердечного, я иду к нему подписывать срочное медицинское донесение в медслужбу ВДВ. Иду, ничего не подозревая (мой начальник – Игорёк Хаустов – даже не соизволил меня предупредить, а связь-то у нас работает отменно) об инциденте на Парадной площадке (инциденте, не стоящего ни выеденного яйца, ни ломаного гроша).

Получаю, как фашист гранату, двухчасовое (!) словесно-матерное смертоубийство. И резюме комдива, полковника Сердечного Фёдора, свет Ивановича:

– Значит, так! Завтра ложишься в медсанбат. Делаешь себе негодность (не годен к службе в ВДВ) и ещё через неделю, чтобы духа твоего не было в дивизии.

На моё «предсмертное» мычание, что, дескать, я здоров, как бык, следует бычиный (во скаламбурил! Это я сейчас, тогда явно бы не смог) рёв:

– Уволю так! Без выходного пособия!

С моей стороны следует уже, наверное, «посмертное» мычание:

– Да, я вашим приказом назначен на сборы, начмедом!

Надо сказать: в мае–июне впервые в ВДВ предстояло провести сборы запасников. Сборы «партизан», приписанных к ВДВ. Две с половиной тысячи человек. Меня на эти сборы назначили главным медиком, отвечающим за здоровье этих «партизан» и за санитарным состоянием палаточного лагеря. В Тесницких лагерях. С приступ – лением к обязанностям 1 апреля. Приказ, естественно, согласован в ВДВ и Генштабе. Этот приказ, как я полагал, давал мне маленький шанс на «выживание». Но Сердечного это сообщение даже очень и очень обрадовало:

– Это великолепно! – он злорадно, плотоядно потёр руки, – да, я тебя! За малейшее! За мельчайшее! Не приведи, Господи! (он-то тут при чём, Господь-то?) Я тебя… в тюрьму посажу!!!

Представляете, каково было мое состояние. Бреду из штаба дивизии в медсанбат. Поплакаться в жилетку, посоветоваться с Валерой Белым, командиром медсанбата, подполковником меди – цинской службы.

Объясняю ему ситуацию, а главное – прошу подписать у комдива документ, срочно требующий отправки в Москву. Разнос разносом, угрозы угрозами – дело-то не должно страдать.

С Белым принимаем решение: мне уехать в Москву, на Парадную площадку, на пару недель, заменив там Хаустова, не к ночи будет помянут. А история болезни с заполненной паспортной частью пусть пока лежит у него в кабинете. Без даты госпитализации. А там – или царь умрет, или ишак сдохнет…

На Парадной площадке первым делом иду к окружным эпидемиологам, моим коллегам. И возмущаюсь их, мягко говоря, нетактичным поведением в отношении своего младшего товарища. И что теперь – этому товарищу грозит по их милости.

– О чём базар? Братан! Да, у нас в округе для тебя всегда, хоть завтра, подполковничья должность готова (с этими окружными эпидемиологами мне приходилось раньше, ещё, будучи в полку, неоднократно участвовать в очень серьезных мероприятиях и они знали меня не понаслышке).

Воспрянув духом, интересуюсь их таким наглым поведением с вытекающими для меня безрадостными перспективами. Они мне – встречные обвинения: так, мол, и так, твой начальник за две (!!!) недели пребывания на площадке ни разу не зашел к ним. Не то чтобы «представиться», как принято в нормальных коллективах, а просто познакомиться. Поговорить. Общее дело-то делаем. Тем более, они всё же – вышестоящая организация. Элементарная субординация. (Слова-то какие). В одну дудку дуем. А с тобой признаемся, ошибочка вышла. Но не без…

В дальнейшем, если и были какие-то нюансы каких-то нарушений, окружники вначале находили меня (даже в моё отсутствие в Москве). Сообщали мне. Сами помогали мне устранить выявленные недостатки. И никогда (!!!), никогда больше о десантниках никаким начальникам и командирам не докладывали.

Фёдор Иванович? Сердечный? Он перестал меня замечать. При встрече всегда отворачивался. Хотя, я всегда, как принято в Советской Армии, при встрече первым приветствовал старшего по званию, прикладывая правую руку к козырьку фуражки. Даже, вручая ценный подарок на 23 февраля, передал начальнику политотдела «Командирские» часы, а сам вновь отвернулся…

…В бытность генерал-майора Сердечного на должности Облвоенкома, мне пришлось выполнить его незначительную (с моей точки зрения) просьбу. Хотя имел полное право (и моральное, и юридическое) этого не делать. Выходя из его квартиры, он меня огорошил (или ошарашил?) словами:

– Да, Макаров, как я в тебе ошибся! Лучше бы я тебя начмедом поставил!..

От скромности я не умер, ответив ему в приближённом варианте:

– Что прошлое ворошить? Тогда – одно. Сегодня – другое. И у классика об этом: «Большое видится на расстоянии»…

…Впервые Сердечный не спросил о болезни Телепенина…

…Служил в медсанбате ЛОР-врачом Валька Воротников (Царствие ему небесное), на год позже меня окончивший Томский военведфак. Проходимец – в лучшем смысле этого слова – из проходимцев. Однажды предложил пари двум своим приятелям из того же медсанбата Б. и Х., что через полчаса он соблазнит на первом же приёме, якобы, больную тонзиллитом жену начальника политотдела дивизии Ш.

Чтобы не быть голословным и уличённом во вранье, он оставил не закрытой дверь в кабинет – смотри, не хочу.

Как только жена начальника политотдела – красавица из красавиц с точёной фигурой, зависть всех офицерских жён дивизии – появилась «наблюдатели» уселись напротив кабинета.

Валентин, как и положено, осмотрел горло, нос, уши, затем принялся пальпировать подчелюстные лимфатические узлы. Затем предложил больной проверить все узлы – подмышечные, паховые и т. д., раздев её до неглиже. Дойдя до паховых узлов и начав их пальпировать, в одно мгновенье скинул, надетый на абсолютно голое тело, белый халат…

В этот день пари он выигрывал около часа; жена начальника политотдела почти год еженедельно ходила к нему на профилактические осмотры. Вот так, как-то.

…Как перелить спирт из двухсотлитровой бочки в двадцатилитровую бутыль? Если ты и ведро воды еле поднимешь?

Для такой деликатной миссии худенький, даже – худющий, лейтенант Жора Никорич, аптекарь медсанбата, приглашает фельдшера приёмно-сортировочного взвода шкафоподобного прапорщика Николая Попикова.

Николая дважды просить не приходится. Опустив один конец шланга в бочку со спиртом он, изрядно глотнувший огненной жидкости (это же – не бензин!), быстро опускает другой конец шланга в бутыль, и ёмкость постепенно наполняется оной жидкостью.

Жора, естественно, просит своего визави донести двадцатилитровую бутыль со склада (первый этаж) в аптеку (третий этаж). Принеся драгоценную ношу в аптеку, Николай намекает Никоричу, что надобно бы как-то оплатить его неоценимые услуги.

На голубом глазу аптекарь наливает в пятидесяти – миллиметровый стаканчик только что принесённого спирта.

– Жора! Ты это – брось! – шкафоподобный прапорщик протягивает поллитровый мерный стакан, – лей!

Никорич на одну треть наливает этот стакан.

– Ты чего – краёв не видишь?

С чувством выполненного долга Попиков одним махом выдувает поллитру чистого спирта, бегом спускается в столовую, заглатывает десяток котлет, запивая их компотом, успевает добежать до парашютного склада и замертво падает на парашюты.

Только на второй день выползает опухший прапорщик со склада и направляется к Никоричу за так необходимой ему «реанимацией».

« назад