…С августа тысяча девятьсот семьдесят второго года я – в Туле, в 51-м гвардейском парашютно-десантном полку 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

Вся дивизия – в Подмосковье на тушении пожаров, в том числе и начальник строевой части, который должен определить мою дальнейшую судьбу.

Через три дня с пожара приезжает начальник медицинской службы дивизии подполковник Тютенков. Вызывает меня в штаб – большое деревянное здание на лесной поляне. Жду около штаба. Появляется какой-то гражданский: небритый, опухший, в мятых, как сейчас принято говорить, трениках и такой же мятой рубашке. Окинул меня мутным взглядом:

– Заходи – будем знакомиться.

Минут десять он разглагольствует о правилах поведения военного врача в полевых условиях.

– И самое последнее дело – пить казённый спирт!

Достаёт из сейфа 0,5 этого самого спирта – душа-то жаждет после вчерашнего – и разливает, не спрашивая меня, в два стакана. Что поменьше – протягивает мне.

– За знакомство! – «закусив» рукавом рубашки, продолжает, – поедешь младшим врачом в Ефремов. В артиллерийский полк.

В Ефремов так в Ефремов. Младшим врачом так младшим врачом.

– Ждём начальника отдела кадров, – напутствует меня на прощание, – пока поживёшь в полку.

Через неделю собирается всё командование дивизии. Меня опять вызывает начмед. Рядом с ним в кабинете сидит начальник отдела кадров подполковник Ляхов.

– Назначаешься в 51-й полк врачом первого батальона, – протягивая мне руку, заявляет он с железной твёрдостью в голосе.

– Я его назначил в артполк, – как-то вяло отреагировал начмед.

– В первый батальон! – последнее слово оказывается за началь – ником отдела кадров.

…Пока суть да дело, меня прикомандировывают в инфекционное отделение гарнизонного госпиталя в помощь для борьбы с дизентерией, свирепствовавшей во многих частях гарнизона.

Начальник отделения подполковник медицинской службы Владимир Георгиевич Кущенко сразу определяет меня своим помощником, выделив под жильё свой кабинет и поставивший меня на госпитальное довольствие. Целый месяц я познаю под его руководством премудрости диагностики и лечения дизентерии.

На третий день моего пребывания в отделении он зовёт меня проводить ректороманоскопию – «цветной телевизор» по терминологии больных. Поставив первого больного буквой «зю», при этом рассказывая мне все этапы манипуляции, он вводит прибор в прямую кишку, и только хочет прильнуть глазом к окуляру как из этого «цветного телевизора» на его лицо фонтанирует с огромной силой жёлтая вонючая жидкость. Выдернув трубку и схватив левой рукой край кальсонной рубашки, Кущенко охаживает солдата по спине и мягкому месту. Солдат орёт благим матом, по лицу Кущенко стекают остатки жёлтой вонючей жидкости, а я боюсь расхохотаться во всю силу.

– Нет, Владимир Георгиевич, нам такой «хоккей» не нужен.

…Первым из врачей полка я познакомился с капитаном медицинской службы Олегом Никольским, томичом первого выпуска. С перевязанной головой он пришёл за мной в кабинет начмеда дивизии, чтобы отвести в расположение полкового медпункта.

– Что с головой? – интересуюсь у него.

Олег горестно вздохнул.

– Я – не Цезарь, который мог делать сразу три дела.

Из дальнейшего повествования я узнал: он с врачом третьего батальона старшим лейтенантом медицинской службы Саней Колокольцевым (тоже – томич, только третьего выпуска) «балова – лись» пудовой гирей. Перебрасывая гирю как ядро друг другу, они шутили между собой. Проходящий мимо офицер окликнул одного из «циркачей»:

– Олег!

Никольский, повернув голову на крик, боковым зрением увидел падающий на него пудовик, успев только отмахнуться от опасности.

Результат: сотрясение и ушиб головного мозга и, как следствие, негодность к службе в ВДВ.

Через полгода Олега Никольского перевели в сухопутные войска.

…Накануне Нового 1973 года с группой офицеров, находясь на полигоне, глубокой ночью поехали за ёлками. Километров за пять-шесть от военного городка. Приехали. Вот они, ёлки метрах в пятидесяти. Идём к ним. По промёрзшей с едва кое-где заметными следами снега, земле. Не было в декабре тогда снега. Вокруг в земле видим непонятные (Луна рядом – рукой подать, россыпь звезд в морозном воздухе) круглые воронки. Одинаковой формы. Много их!

Припоминаю свой разговор с комбатом, когда впервые увидел крупномасштабную карту полигона и на ней в одном квадрате массу мелких кружочков со штришками внутрь. Окопы? С войны? Не похоже? Воронки от снарядов? Капитан Нестеров подтвердил мою догадку. Воронки, но не от боевых снарядов, а от испытательных болванок.

В этот миг со стороны нашего военного городка появляется всполох огня и в небо уходят трассеры снарядов (завораживающее зрелище, надо отметить). Через некоторое время раздаются звуки стрельбы … корабельных зенитных пушек. Мы совсем забыли, что рядом с казармами находится и испытательная лаборатория одного из Тульских «почтовых ящиков».

Через какой-то промежуток времени новый трассер уходит в небо. В «зенит». А болванки от первой серии начинают падать рядом с нами. В районе тех самых, вначале нам непонятных воронок. Теперь предельно понятных, этих чёртовых воронок. Мы бросились врассыпную. Залегли за толстыми деревьями. Пролежали так на декабрьской промерзлой земле минут тридцать, пока продолжалась эта какофония. Из фейерверка трассеров и падающих рядом пусть не боевых снарядов, а болванок.

Ощущение, надо признать честно, было очень и очень не из приятных.

Ёлок? Нарубили мы ёлок. За ними же поехали…

…Служил взводным в третьей роте двухгодичник старший лейтенант Никитин, на первый взгляд интеллигентный, вполне добропорядочный офицер, которому нельзя было отказать в любой просьбе.

– Рублей пятьдесят займи на пару недель, – обратился он ко мне на втором месяце моей службы.

– Без проблем.

Прошли две недели, прошёл месяц.

– Да, отдам через пару-тройку дней – потерпи, – успокаивал он меня при очередной встречи.

Прошёл второй месяц; этот двухгодичник стал меня избегать, лишь завидев издалека.

Посоветовался с командиром третьей роты.

– Ты не знал, что ему нельзя давать взаймы? Он в батальоне назанимал почти у всех. Его и увещевали, и били, и жаловались на него – всё бесполезно.

Удручённый пошёл за очередным денежным содержанием в кассу по пути, встретив начфина, рассказал об этом неприятном инциденте.

– Вот проблему-то нашёл, – с Самсонычем (капитан Николай Самсонович Саратовский) у меня с первых же дней службы сложились дружеские отношения, – не доплачу ему в следующую получку и долг его передам тебе.

После этого случая Никитин меня совсем стал избегать, тем более, что моему «вытряхиванию» с него долгов последовали и другие офицеры.

…Прослужив всего полгода, я на санитарной машине попал в аварию. Вина была полностью на водителе гражданской машины. Но правой дверце «санитарки» от этого было не легче. Восстановлению она не подлежала.

Несмотря на то, что я на третий день из ВАИ принес копию заключения о невиновности водителя (тем более, старшего машины. то есть, меня), заместитель командира полка по технической службе (зампотех) подполковник Иващенко устроил мне получасовой разнос с последующим напутствием:

– Ищи, где хочешь правую дверь. Неделя срока.

За неделю я с водителем побывал во всех гаражах города Тулы: в гаражах ГАИ, в гаражах «Скорой помощи», в гаражах «Союзпечати», в гаражах больниц, и так далее и тому подобное.

Предлагали всë: левую дверцу, дверцу в салон, задние двери, движок, оба моста, и так далее, и тому подобное. Но – не правую дверцу.

Нигде ни у кого не было про запас правой дверцы.

В субботу докладываю зампотеху о неудачных результатах поиска. Докладываю о всех местах, где пришлось искать злополучную дверцу.

– Уважаю! Не напрасно поработал, – впервые вижу зампотеха улыбающимся. – Скажи своему водителю, чтобы шёл на склад и получил правую дверцу. Накладную я уже подписал.

Я стоял пораженный. Дверца была на складе, а он гонял меня по городу, не знамо зачем?

– Это тебе – наука! На будущее… Затем и старших машин назначают, чтобы меньше было аварий…

…После ночных стрельб в марте (шла очередная, весенняя проверка боевой и политической подготовки войск за полугодие) еду на санитарной машине (был дежурным врачом на этих стрельбах) в Тулу. Два часа ночи. Трасса пустая. Только вдали светят фары приближающейся машины. Скорость – под семьдесят. И на подъёме, перед населенным пунктом Семёновское, мы встречаемся с грузовиком. На разных полосах, конечно же. И только грузовик проносится мимо, нашу машину резко бросает влево, на противоположную сторону. «Санитарка» (УАЗ-452-А) наклоняется тоже влево, а перед машиной катится переднее левое колесо (!). Плохо, оказывается, закреплено было это колесо (водитель с машиной был не с первого батальона, а с медицинского пункта полка). И я доверился ему, как полностью доверял своему водителю. Вот результат – мгновеньем раньше случись авария и… Ни к чему здесь сослагательное наклонение…

Следующей ночью опять после стрельб еду в Тулу уже на другой «санитарке» с другим водителем (опять из медицинского пункта полка). Два часа ночи. Трасса пустая. Только вдали светят фары приближающейся машины. Скорость – под семьдесят. Приказываю водителю сбросить до минимума скорость. И на том же самом подъеме, перед населенным пунктом Семёновское, мы встречаемся с грузовиком. На разных полосах, конечно же. И только грузовик проносится мимо, наша машина резко… останавливается.

На том же самом месте. Метр в метр! Правда, сейчас причина другая – кончился бензин…

Мистика?

...Тесницкие лагеря. Полигон. Лето. Одна тысяча девятьсот семьдесят третий год. Только год моего офицерского и врачебного стажа. Тёплые июльские сумерки около медицинского пункта вдруг нарушаются – откуда? – цыганским гвалтом.

Выхожу. Стоит «копейка», рядом с ней, как саранча, вылезшие цыгане. Восемь человек. Из «копейки».

Восемь мужиков, более чем средней упитанности. Девятый, пожилой цыган, полулежит, закатив глаза, на переднем пассажирском сидении.

Видя меня в белом халате, гвалт разом обрывается и ко мне подходит один из них. Объясняет ситуацию. Едут они, дескать, из гостей домой, в Тулу. И отцу стало плохо. Умирает, мол, он.

В это время санинструктор Лёша Филатов, старший сержант, под метр девяносто, с дневальным, уложив на носилки болезного, направляются в медпункт. Табор – за ними.

Естественно, не пускаю их. Ставлю диагноз. Оказываю первую помощь. Элементы реанимации. Другие профессиональные процедуры, необходимые при острой сердечной недостаточности. На всё про всё – несколько минут.

Цыганский вожачок (а может и барон?) жив-здоров. Лепечет что-то по-своему. Отходит от болевого шока. Постепенно «врубается» в обстановку. Делает телодвижения, пытаясь встать с носилок. Успокаиваю его. Предлагаю отвезти на своей «санитарке» в больницу.

– Нет! Нет! Всё хорошо! Гуд! Камрад, спасибо! Дальше – мы сами.

Цыгане бережно поднимают его с носилок, усаживают в «копейку» на прежнее место. Сами (семь человек) внедряются (точнее не скажешь) на заднее сидение. Водитель подходит к нам, доставая огромный кошелек из крокодиловой кожи.

Я скромно отказываюсь от протянутых денег. Простите. Что вы? Клятва Гиппократа!.. И вообще, у нас медицина бесплатная... Лучшая в мире...

– Нет, доктор! Ты возьми деньги. Если не возьмешь – значит, плохо лечил нашего отца. Значит, не вылечил. За свой труд (во, философ – не за работу, а – за труд) каждый должен получать по заслугам.

Цыган, цыган, а развёл... Слушай только.

Протягивает мне сторублевую купюру (моё денежное лейтенантское довольствие в ту пору равнялось ста двадцати рублям) и Алёше Филатову – пятьдесят рублей...

За добросовестно проделанный труд...

…Зимние квартиры. Место постоянной дислокации. Около Комсомольского парка. Июльская воскресная духота. Моё суточное дежурство по медицинскому пункту полка. Не отдыхает только ленивый. Тишина даже на территории воинской части.

Эту идиллию вскоре нарушает тарабарщина мужского и женского голосов на незнакомом языке. В медпункт врывается Васька Синицын, майор, начальник штаба батальона, стопроцентный цыган (за 25 лет службы я больше ни разу не встречал цыгана-офицера) с окровавленной девчушкой на руках. Врывается и его жена, цыганка. Окровавленная девчушка (почему-то тоже цыганка?) на руках – их семилетняя дочь.

Бледная. Ни кровиночки на смуглом личике. Кровь на руках и белом ситцевом платье. И ни одного слова, ни одного всхлипывания от неё. Абсолютно сухие глаза. Это не болевой шок. Это не потеря сознания. Это сознательно стиснутые зубы, чтобы не закричать, не заплакать от боли.

Пострадавшую (раненую?) – в перевязочную. (Родители, куда прёте? Стойте за дверью). На перевязочный стол. Что там – у неё? Левая рука. Предплечье. От кисти вверх по внутренней стороне по направлению локтевой ямки четыре пятисантиметровые борозды распоротой кожи. Лоскуты кожи. Кровище.

Сухожилия. Мышцы. Вены. Артерии пульсируют. Слава Богу – ничего не задето. Кожа только порвана. Противостолбнячная сыворотка. Обработка раны. Тугая повязка. Зашивать раны не стал – ребенок. Я – не детский хирург, не косметолог.

Так и объяснил отцу и матери, когда повезли их дочь на «санитарке» в больницу «Семашко». Там, во время наложения швов на эти раны (жуткие, страшные для её семилетнего возраста) она опять не проронила ни словечка. Ни одна слезинка не упала из её по-цыгански очаровательных, прекрасных глаз.

Только возвращаясь из больницы домой, она попросила отца:

– Не наказывай Мурзика!

Оказывается, в её ранах был виноват домашний любимец, сиамский кот Мурзик. Которого она вынесла на улицу поиграть с другими кошками. Когда собралась уносить его обратно домой, Мурзик всего один раз махнул лапой с острыми, как лезвие бритвы, когтями...

Через пару недель на Маринке всё зажило, как... на цыганке. Маленькой, симпатичной цыганке...

…Это же душно-томное лето. Опять моё дежурство. Везёт мне! На этот раз субботний вечер. Время после солдатского ужина. Очумевшие от ужаса глаза полуголого солдата.

– Там... Девочка... Утонула...

Сумка неотложной помощи через плечо. С места, как на стометровку с низкого старта. Сзади – Лёшка Филатов, санинструктор, мой земляк. Тоже «тамбовский волк», из соседнего села.

До озерца, прямо за территорией части, – рукой подать. Вон, белеет на берегу, комочек бесформенного тельца в окружении растерянной детворы и полдюжины солдат.

Не отдышавшись, с места «в карьер», кладу этот «комочек» (возможно ещё живого тельца) животом себе на колено. Нажимаю на её хрупкую спинку.

Ух! Пошла вода изо рта и носа. Жму ещё. Ещё пошла вода. Переворачиваю её на спину. Кладу на кем-то подстеленную гимнастерку. Делаю искусственное дыхание. Изо рта в рот. Лёша синхронно производит непрямой массаж сердца.

Минута. Другая. Без изменений. Включается «автопилот» – протягиваю руку. Санинструктор ужё приготовил адреналин и шприц с длинной иглой.

Готово? Ну, с Богом! Делаю внутрисердечную инъекцию адреналина (до этого случая изучал эту манипуляцию только по учебникам). Филатов вместо меня продолжает делать искусственное дыхание.

Неужели – всё? Неужели?..

Ура!!! Пульс есть. Маленький, нитевидный, еле заметный! Но есть! Сердце вновь забилось в грудной клетке. В её маленькой клеточке. Она закашляла. Задышала самостоятельно. Процесс пошёл...

В подъехавшую машину «Скорой помощи» мы передали живую девочку. Живую!.. К сожалению... не узнал ни её имени, ни её адреса.

« назад